Отправлено: 15.02.12 20:57. Заголовок: Дневник Риты Скитер (продолжение)

цитата:

И они пали в его объятия, и осыпали его поцелуями, и отвели во дворец, где облекли его в дивные одежды, и возложили на его голову корону, и дали ему в руки скипетр, и он стал властелином города, который стоял на берегу реки. И он был справедлив и милосерд ко всем. Он изгнал злого Волшебника, а Лесорубу и его жене послал богатые дары, а сыновей их сделал вельможами. И он не дозволял никому обращаться жестоко с птицами и лесными зверями и всех учил добру, любви и милосердию. И он кормил голодных и сирых и одевал нагих, и в стране его всегда царили мир и благоденствие. Но правил он недолго. Слишком велики были его муки, слишком тяжкому подвергся он испытанию — и спустя три года он умер. А преемник его был тираном.

Оскар Уайльд, "Мальчик-Звезда"

 Отправлено: 31.07.16 21:22. Заголовок: тэги: киномания Дож..

тэги: киномания

Дождались.

 Отправлено: 31.07.16 22:12. Заголовок: тэги: графомания Ан..

тэги: графомания

Навеяно Лермонтовым

Ангел снов

Ангел снов слетел однажды
К ложу грешницы младой,
Чтобы стать у ней на страже
Снов волшебных, и, святой,
Наблюдал за плавным ходом
В небесах седой луны:
Как его, её природа
Одарила золотым
Светом дальним, озарявшим
Колесницу вечеров,
На которой Ангел раньше
Сноп волшебных нежных снов
Отпускал на землю, в негу
Туч закатных и морей:
Там их не сравниться бегу
С бегом пламенных огней,
Где крылатое созданье
Всем дарует свой покой,
Изливая состраданье
На усталый мир земной.
И влюбился Ангел вечный
В грешный пламень красоты,
И собрал из звёзд он млечных
Деве яркие цветы,
И устлал простое ложе
Ей коврами летних трав,
Льющих, как кадила божьи,
Свой прекрасный аромат.
И смочил прошедшим ливнем
Ей ланит уставших цвет,
Свежестью его обильно
Освежив предвечный свет,
Что мерцал светильней нежной
У кровати до зари…

Но приснился безмятежной
Деве сон о том, как дни
В мире горнем пробегают,
Лишь отбрасывая свет
Свой бессмертный, на печали
Наших горестных планет.
И тоска рассветным светом
Пробудилась, точно взгляд
Ей открылся вдруг, и этой
Грусти вечной горький яд
Разлился по жилам, в вечный
Сон девицу погрузив,
Так, что вечность быстротечней
Показалась б, коль сравнив
С ней прекрасное блаженство
Сна нежнейшего любви,
Ангел смог. Несовершенство
Он земного вдруг узрил,
И восторг погас владыки
Тех иллюзий, что порой
Утешением великим
Сходят в этот мир земной.
Понял Ангел, что не должно
Смертным радостей небес
Удостаиваться, ложно
Принимая этот крест.
Совершенство, как ни странно
Говорить, быстрей сгубить
Может нас, чем всё печали,
Нам отмеренные пить.

 Отправлено: 01.08.16 17:38. Заголовок: тэги: киберпанк Люб..

тэги: киберпанк

Любопытный артефакт: "Справочник сталкера. Азбука выживания": http://coollib.net/b/177266 . Содержание тут: Скрытый текст

ВСТУПЛЕНИЕ. ПРАВИЛА, НАПИСАННЫЕ КРОВЬЮ ТУРИСТИЧЕСКИЕ И ЭКСПЕДИЦИОННЫЕ ПРАВИЛА. ВСТРЕЧИ С МЕСТНЫМ НАСЕЛЕНИЕМ ПЕРЕДВИЖЕНИЕ В ЭКСПЕДИЦИОННОМ АВТОСТОПЕ ПЕРЕДВИЖЕНИЯ ПО МЕСТНОСТИ ПОСТАНОВКА ЛАГЕРЯ РАБОТА С КОСТРОМ ЗИМНЕЕ УБЕЖИЩЕ ЗАКРЫТОГО ТИПА ПОЛЕВАЯ РАБОТА НА МЕСТАХ БЫВШИХ БОЕВ ПИТАНИЕ В ЭКСПЕДИЦИИ ПРАВИЛА УФОЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ СОВЕТЫ ПО ГЛАЗОМЕРНОМУ ОПРЕДЕЛЕНИЮ РАССТОЯНИЯ СОВЕТЫ ПО ОРИЕНТИРОВАНИЮ ВРЕМЯВОСПРИЯТИЕ В ЭКСПЕДИЦИЯХ И ПРИ СТРЕССЕ ВРЕМЯВОСПРИЯТИЕ ПРИ ПОЯВЛЕНИИ НЛО Случаи остановки часов в момент пролета НЛО «Странности» в ходе часов вблизи НЛО Искривление Пространства вблизи НЛО Измерения хода Времени на местах посадок НЛО Случаи воздействия НЛО на Время и другие физические параметры Наши внуки инструкции чтят! ОСНОВЫ УФОЛОГИИ ИДЕНТИФИКАЦИЯ НЛО НАБЛЮДЕНИЯ ШАРОВОЙ МОЛНИИ НАБЛЮДЕНИЯ ХРОНОМИРАЖЕЙ ИССЛЕДОВАНИЯ ПОЛТЕРГЕЙСТА «ОХОТА ЗА ПРИВИДЕНИЯМИ» РАБОТА С КОНТАКТЕРАМИ ПРИЛОЖЕНИЯ ОБЪЕДИНЕНИЕ ЭКСПЕДИЦИОННО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИХ ГРУПП «КОСМОПОИСКА» РЕГИОНАЛЬНЫЕ ГРУППЫ И ОТРЯДЫ «КОСМОПОИСКА» ХРОНИКА ЭКСПЕДИЦИЙ 2003-2012 ГОДЫ НАБЛЮДЕНИЕ ЗА МЕСТНОСТЬЮ

Кому интересно, есть подборка книг по теме выживания, правда не все скачиваются: http://padabum.com/search.php?tag=%D0%B2%D1%8B%D0%B6%D0%B8%D0%B2%D0%B0%D0%BD%D0%B8%D0%B5
Очень примечательна работа Сергея Баленко "Учебник выживания спецназа ГРУ": http://survival-equipment.ru/literature/39-uchebnik-vyzhivaniya-spetsnaza-gru

 Отправлено: 01.08.16 20:06. Заголовок: тэги: ностальжи, муз..

тэги: ностальжи, музыка

Чем быстрее бежит время, тем дальше Риту относит в прошлое. Странный клип.

 Отправлено: 01.08.16 20:51. Заголовок: тэги: охотники за сн..

тэги: охотники за сновидениями, киберпанк

Рита почти скучает по своим сновидениям, в которых она гуляет по заброшенному заводу, как правило со своими знакомыми сталкерами-косплеерами-ролевиками. Странное ощущение преследует её в этих снах: несколько гротескное чувство красоты опасности, какой-то священности, вообще трудно описать... Как будто в этом месте сосредоточены все чаяния и надежды, как будто это - предел мечтаний, как Монолит из книги или игры. И куча зомбяков... Кажется, даже сегодня во снах это промелькнуло, иначе Рита бы не вспомнила так отчётливо это ощущение. Туда, куда манит идти, зная, что идёшь на верную гибель. Да, точно снилось. Снова эти переходы, бесконечные лабиринты подземных ярусов, уходящих далеко под землю, смутное чувство чего-то тревожного и щемящего и столь манящего...
Было бы это в реале, Рита без оглядки бы бросилась в этот омут... "И в страхе думал я, смущённый чувством новым, что это - зависть к ним, пьянящим кровь свою, идущим к пропасти, но предпочесть готовым страданье - гибели и ад - небытию..."
Повеселилась Рита перечитав свой старый сон, который когда-то давно переложила в маленькую зарисовку и выложила сюда.

...Мне в спешке пришлось переодеваться. Выглядел я лучше обычного: пиджак был ладно скроен и притален, пожалуй, слишком изящно, а коротенькое стилизованное жабо смотрелось очень даже ничего. Меня на это вдохновил урок музыки, после которого у нас и была физра, и на этом уроке я проделывал настоящие чудеса со школьным органчиком. Для других, конечно, чудеса. Ведь у вампиров абсолютный слух и необычайная способность схватывать всё на лету. Только о том, что я - вампир, знают немногие.
Я так и не понял, чем я насолил 10 "Г" (может, костюм не понравился), но они решили избить меня втихую. Вампиры обычно неуязвимы, но я был ослаблен после длительного воздержания от вкушения крови, и мои защитные оболочки, по-видимому, дали брешь: несколько сильных ударов я всё-таки почувствовал. "Ну, с*уки", - подумал я. - Выловлю потом всех по одному, плохо будет вам".
На физре эту идею подхватили Пит и Майкл. Второй сообщил, что мне срочно надо связаться с Шефом и спешно ретироваться из физкультурного зала, чтобы не возбудить подозрений касательно того, как после такой взбучки я могу спокойно тренироваться.
Шеф решил отправить меня на этот раз в Падую.
"Почему не в Рим?" - протянул я, вспомнив, каким красивым бывает этот город на закате, сколько в нём достопримечательностей и вообще всего, заслуживающего внимания. Наверное, в Падуе обитает стареющий клан каких-нибудь древних, как мир аристократов-вампиров, с которыми придётся тянуть долгую беседу за обеденным столом с пустыми тарелками (эту глупую традицию до сих пор поддерживают некоторые старинные семейства) и выслушивать рассказы об их молодости в каком-нибудь Древнем Египте.
- Это решил не я, - ответил он, увидев мою кислую мину и многозначительный взгляд. - Это Сингх.
Я с теплотой вспомнил своего старого учителя. Это он помогал и направлял меня всё первое время, когда я приходил в себя после обращения Майклом. Он был не без странностей, этот Сингх, но в мире вампиров было сейчас неспокойно.
- Часов в одиннадцать вечера через этот портал, - закончил Шеф, протянув мне маленькую стальную зажигалку.

Досматривая с бабушкой какой-то боевик, я пожаловался на головную боль и изъявил желание лечь сегодня раньше обычного. Спали мы в одной комнате, и я надеялся, что успею вернуться до наступления утра или сказать ей, что выйду из дома раньше обычного.
Зажав в руке зажигалку, я подумал о Падуе. Спустя секунду я потерял плоть растворившись в сумраке и обретя ночное видение. Я смотрел сквозь темноту на то, как бабушка ворочается на постели.
Спустя секунду я оказался в море. "Наверное, плохо сконцентрировался", - подумал я, и повторил процедуру перемещения. Но ничего не произошло. Не сработала даже моя способность к перемещению без портала, которую я не использовал ввиду её энергоёмкости (по крайней мере, для меня сейчас). Что-то привлекло моё внимание. Вскоре я увидел, как на меня надвигается огромный акулий плавник.
- Вот чёрт, - осознал я свою полную беспомощность, ведь быстро плавать, как например, Пит, я не мог.
- Используй то, что в свёртке! - услышал я голос в голове.
Кое-как сняв с себя рюкзак, я вытряхнул оттуда что-то длинное, переданное мне Шефом от учителя, завёрнутое в холстину. Это оказался дробовик. Хорошо, что я напрактиковался в стрельбе: вскоре рыбине пришёл конец.
Кое-как доплыв до берега, я попробовал переместиться ещё раз, теперь уже без злосчастной зажигалки. На этот раз я оказался в поезде, рядом со мной сидел Сингх и внимательно смотрел на меня своей лисьей мордочкой.
- Это ты всё подстроил? - взъярился я.
- Такие уж времена, понимаешь ли. Всего приходится опасаться.
От раздражения мне не хотелось говорить с ним, и я переместился в бесплотной форме в свой дом на несколько минут. Это было рискованным делом, и, кажется, энергетически оно провалилось: я обрёл половину плотности массы тела, и половицы так скрипнули подо мной, что бабушка проснулась и отправилась смотреть, на месте я или продолжаю свои ночные бдения.
Как и следовало ожидать, я никак не мог собрать сил для возвращение в поезд, и я, еле уворачиваясь от бабушки, которая шарила по комнате, пересилил себя и совершил перемещение. Что-то будет по моему возвращению, если она заметит моё отсутствие, а она точно заметит...
Внезапно учитель в ужасе схватил меня за руку. Первой мыслью, пришедшей ко мне в голову, было переместиться на ближайшую платформу, что я и сделал. И вовремя: едва мы оказались у станции, как я услышал визг тормозов и грохот переворачивающихся вагонов. Поезд сошёл с путей.
- Это всё каиниты, - сплюнул Сингх.

 Отправлено: 01.08.16 23:40. Заголовок: тэги: искусство вечн..

тэги: искусство вечно

Интересные замечания из "A rebous" Гюисманса ( http://lib.ru/INOOLD/GUISMANS/naoborot.txt ). Эта "библия декаданса" - настоящий кладезь искусствоведения в области всего упадочного, сверхвычурного, изысканного, рафинированного и утончённого =)

Слуга принес новую кипу книг. Эти не столь его радовали. Однако и среди них он кое-что со временем полюбил. Отдыхая от писателей эпического размаха, он при чтении книг подобного рода даже получал удовольствие от определенного несовершенства. И здесь дез Эссент произвел свой отбор. Среди плотной вязи слов он выискивал фразы, которые искрились и содержали особый заряд, и весь прямо-таки вздрагивал, когда он разряжался в среде, казалось бы, для электричества не подходящей.
Дез Эссенту нравились даже недостатки писателей, если те оставались самими собой, никому не подражали, имели свой почерк. И. может, был прав, считая, что писатель, пусть и несовершенный, но оригинальный и не похожий на других, действует сильней и пронзительней, чем выдающиеся мастера. Язык как бы отчаялся передать всю глубину идей и ощущений, и в этих несовершенстве, тревоге, надрыве, как полагал дез Эссент, - источник самых сильных чувств, прихотливых печалей и невообразимых изломов.
Таким образом, помимо четырех мэтров дез Эссент неосознанно для себя любил еще нескольких писателей, дорожа ими тем более, что они были презираемы ограниченной публикой,
Одним из его любимцев стал Поль Верлен, чья первая и давняя книга стихов "Сатурнические песни" казалась довольно жалкой - романтической риторикой да перепевами из Леконт де Лиля. Но уже тогда в некоторых вещах, особенно в сонете "Заветная мечта", прорывался подлинный верленовский голос.
Пытаясь разобраться, кто повлиял на Верлена в ранних стихах, дез Эссент обнаружил след Бодлера, причем со временем это влияние, несмотря на то что выражено было косвенно и не очень отчетливо, еще более обозначилось и не могло не бросаться в глаза.
Затем, в позднейших книгах "Добрая песня", "Галантные празднества", "Песни без слов" и самой последней "Мудрость" явился поэт самостоятельный, на голову выше прочих своих собратьев.
Рифмой ему служили сложные глагольные формы или длиннейшие наречия, которые часто следовали за односложным словом и падали с него, как водопад со скалы. Строка рассекалась неожиданной цезурой. Стих становился неясным, сумеречным. Вдобавок он был полон аграмматизмов и рискованных эллипсов, правда не лишенных прелести.

Продолжение тут: Скрытый текст

Однако метрически поэт был неподражаем и смог омолодить устоявшийся стихотворный канон. Сонеты он словно опрокидывал, и они, как японские керамические рыбки, стояли хвостиком кверху. Или же разрушал сонет, строя его на одной лишь мужской рифме, к которой, судя по всему, был неравнодушен. А иногда использовал совсем странную строфу - трехстишие с нерифмованным вторым стихом или монорим со строкой-рефреном, эхом вторившей самой себе, например в стихотворениях "Street" и "Станцуем жигу!". Были у него и едва слышные стихи, звук которых затухал, как удаляющийся колокольчик. Но главная черта его индивидуальности - зыбкие и дивные откровения вполголоса, в сумерках. Только у Верлена особая, тревожная запредельность души, тихий шепоток признаний и мыслей. Этот шепоток так неясен и смутен, что его скорее угадываешь, чем слышишь, и от этой таинственности испытываешь сильнейшее душевное томление. Весь Верлен - в изумительных стихах из "Галантных празднеств": И в сумерках косых, двусмысленных девица Шла под руку с тобой, у твоего плеча Словечки до того бесстыдные шепча, Что сердце и теперь трепещет и дивится. Это вам не бескрайний горизонт в распахнутой настежь двери незабвенного Бодлера. Это щелка, и сквозь нее виден уютный лужок при луне, удел души поэта. Его поэтическое кредо сформулировано им в следующих, кстати любимых дез Эссентом, строках: Всего милее полутон, Не полный тон, но лишь полтона. . . . . . . . . . . . . . . . . Все прочее - литература. Словом, дез Эссент охотно читал Верлена и следил за выходом его не похожих друг на друга книг. Напечатав в санской газетной типографии "Песни без слов", Верлен надолго замолк, потом зазвучал снова, с мягким вийоновским придыханием воспевая Святую Деву, "...вдали от нынешних времен, от грубого ума и грустной плоти". Эту книгу стихов, "Мудрость", дез Эссент читал и перечитывал. Она вызывала в нем мечты о чем-то запретном, о тайной любви к византийской Мадонне, а Мадонна вдруг превращалась в языческую богиню, невесть как попавшую в наш век. Виделась она зыбко, загадочно, и трудно было сказать, то ли она пробуждает греховную страсть, страшную и неодолимую, если хоть раз отдаться ей, то ли грезит о беспорочной любящей душе, о чувстве чистом и невыразимом. Доверие дез Эссенту внушали и еще несколько поэтов. Один из них, Тристан Корбьер, выпустил в 1873 году на редкость эксцентрическую книжку стихов "Желтая любовь", встреченную публикой с полным равнодушием. Дез Эссент же из одной только ненависти к стадности и пошлости одобрил бы любое безумство, любую экстравагантность. Книжку Корбьера он читал с наслаждением, часами. Эти стихи, смешные, беспорядочные и буйные, приводили в замешательство. Многие по смыслу были совершенно невнятны, например "Литания сна". Этому сну, по словам поэта, -- Постыдные мечты вверяют богомолки. Да и звучало все это как-то не по-французски. Поэт писал на тарабарском языке, смеси негритянского с телеграфным, то и дело опускал глаголы, без конца зубоскалил, сыпал, как рекламный агент, плоскими шуточками, выдавал затем нелепые каламбуры, сюсюкал - и вдруг пронзительно вскрикивал от боли, и крик был подобен звуку лопнувшей виолончельной струны. Стиль Корбьера был каменист, сух, костляв. Это и колючки непроизносимых слов и неологизмов, и блеск новых созвучий, и блуждавшие, лишенные рифмы прекраснейшие строки. В "Парижских стихах" дез Эссент находил глубочайшее корбьеройскре определение женщины: Чем больше женщина, тем ярче лицедейка. Кроме того, языком поразительно лаконичным и сильным воспел он море в Бретани, создал морские пейзажи, сочинил молитву святой Анне, а по поводу лагеря в Конли осыпал пылкими от ненависти оскорблениями тех, кого именовал "шутами четвертого сентября". За искусственность дез Эссент и полюбил корбьеровский стих, полный ужимок и красивостей, в которых, однако, всегда было что-то сомнительное. За нее же полюбил еще одного поэта. Звали его Теодор Аннон, и был ой учеником Бодлера и Готье, певцом всего изысканно-вычурного. В отличие от Верлена, на которого повлияли, хоть и не прямо, психологизм Бодлера, его геометрическая выверенность чувства, Теодор Аннон перенял от учителя живописность стиля, пластичность видения людей и предметов. Прелестная испорченность Аннона роковым образом совпала с пристрастиями дез Эссента, и в холодные, ненастные дни он уединялся в доме, выдуманном Анноном, и упивался мерцанием тканей и блеском камней - роскошью исключительно матерьяльной. Эта роскошь возбуждала мозг, реяла роем шпанских мушек, теплыми волнами фимиама окутывала Брюссельскую богиню с ее покрытым румянами ликом и потемневшим от жертвоприношений торсом. Из поэтов дез Эссент любил только эту троицу да еще Стефана Малларме, которого велел слуге отложить в сторонку, намереваясь заняться им отдельно. Остальные поэты мало его привлекали. Леконт де Лиль больше не удовлетворял дез Эссента, хотя стихи его были столь великолепны, величественны и блистательны, что гекзаметры самого Гюго в сравнении с ними выглядели мрачными и тусклыми. Но у Флобера античность оживала, а у Леконта оставалась холодной и мертвой. Его поэзия - показная. И ни трепета в ней, ни мысли, ни жизни, одна полная ледяного блеска бесстрастная мифология. Впрочем, в прежние времена дез Эссент дорожил стихами Готье, но теперь и к ним поостыл. Художником Готье был ошеломляющим, но восхищение им у дез Эссента с годами уменьшилось. И сейчас он больше удивлялся, чем восхищался его в общем-то бесстрастной живописью: вот наблюдатель, очень зоркий, зафиксировал впечатление, но оно так и осталось на сетчатке, не проникло глубже, в мозг, в плоть; и глаз, как эмаль зеркала, четко и бесстрастно отражает окружающий мир. Конечно, дез Эссент все еще любил Готье и Леконта, как любил редкие камни или неординарные предметы старины. Но ни тот ни другой виртуоз уже никакой своей фантазией не приводили его в восторг, ибо эти фантазии не будили мечты, не уносили дез Эссента на своих крыльях туда, где, по крайней мере, время не ощущалось столь тяжко. Эти книги уже не утоляли голод дез Эссента, как не насыщал его больше и Гюго. Мотивы Востока, образ патриархов были слишком условными и пустыми, чтобы сказать что-то уму и сердцу, а их слезливость раздражала. Дойдя до "Песен улиц и лесов" с их безукоризненным, по-жонглерски точным владением ритмом, дез Эссент, разумеется, расшаркался перед мастером, но все эти цирковые фокусы он отдал бы за что-нибудь по-бодлеровски новое, по-бодлеровски подлинное. Нет, решительно, Бодлер - почти единственный, кто и по форме блестящ, и по смыслу содержателен и благоуханен. Мысль дез Эссента блуждала из стороны в сторону при размышлениях о форме без содержания или о содержании без формы, но оставалась спокойной и неизменной в своих пристрастиях. Психологические лабиринты Стендаля и аналитические изыски Дюранти нравились дез Эссенту, но их язык, казенный, тусклый, сухой, их проза внаем, годная лишь для низменных нужд сцены, претили ему. Кроме того, все эти хитросплетения ума, может кому-то и интересные, его уже давно, по правде сказать, не занимали. Ему наскучили законодатели литературной моды, инерция общепринятых идей и вкусов. Дух в нем стал как бы тяжел на подъем, и он желал теперь лишь чувств особенных, переживаний религиозных, тончайших. Покорить дез Эссента мог только такой писатель, у которого ироничный стиль сочетался бы со взглядом на мир вдумчивым и аналитичным. И дез Эссент нашел это сочетание у мэтра индукции: глубокого и странного Эдгара По. С тех пор как дез Эссент взялся за него, тот приносил ему неизменное наслаждение. По, как никто другой, был ему близок душевно, соответствовал его созерцательному настроению. Если Бодлер расшифровывал тайнопись мыслей и чувств, то По, как мрачный психолог, скорее изучал человеческую волю. Он первым в рассказе с символичным названием "Демон извращенности" исследовал неодолимые и неведомые ей самой порывы воли. В наши дни они более или менее полно объяснены церебральной патологией. Он также впервые если не описал, то, по крайней мере, заговорил о парализующем влиянии страха на волю и о том, что обезболивающие средства; притупляют чувствительность, а яд кураре поражает нервно-двигательную функцию. Именно к изучению летаргии воли и свелись все исследования По. Он проанализировал развитие этой нравственной хвори, указал на ее симптомы, сначала легкое беспокойство, потом - сильную" тревогу и, наконец, дикий страх парализующий всякое движение воли, но, однако, не нарушающий работы мозга. А самой смерти, о которой столь любят говорить поэты, Эдгар По в каком-то смысле придал новые очертания, наделив ее свойством алгебраическим и сверхчеловеческим. Описывал он агонию, правда, не столько физическую, сколько нравственную. Человек мог выжить, но от изнеможения и боли на своем жалком; ложе начинал галлюцинировать. И жестоко, и вместе с тем завораживающе показывал писатель, как нарастает страх и разрушается воля. От его бесстрастных описаний и бредовых кошмаров у читателя леденела кровь и перехватывало дыхание. Героев По мучили наследственные неврозы и нравственные недуги. Женские персонажи, все эти Мореллы и Лигейи, были в высшей степени образованны, разбирались в хитросплетениях немецкой философии, познали тайны древневосточной каббалистики, и все, словно ангелы, - плоскогруды и бесполы. Бодлера и По часто уподобляли друг другу. Было у них нечто общее в стиле; оба стремились к изучению пораженного болезнью ума, но при этом решительно отличались в понимании любви. У Бодлера она полна беззакония и противоестественности; ее жестокость и нетерпимость сродни пыткам инквизиции. У Эдгара По любят целомудренно, воздушно; замирают все органы чувств, мозг пребывает в полном уединении, ничто не связывает его с телом, девственным и хладным. В клетке ума ученый и хирург, Эдгар По занимался анатомией мозга, а когда уставал, то в его воображении, словно сомнамбулические ангелоподобные фигуры, возникали сладкие видения. Эта хирургия служила для дез Эссента неиссякаемым источником догадок и предположений. Однако в последнее время обострился его собственный невроз, и бывали дни, когда это чтение его истощало, и он сидел недвижно и настороженно, с трясущимися руками, охваченный, точно несчастный Ашер, необъяснимым оцепенением и ужасом. И потому дез Эссент должен был смирять себя и пить опасный эликсир по капле. И уже не мог подолгу бывать в красной гостиной и наслаждаться одилон-редоновскими сумерками и луикеновским изображением пыток. Однако после страшного американского зелья все остальное казалось дез Эссенту пресным. И тогда он брался за Вилье де Лиль-Адана. В некоторых его сочинениях дез Эссент находил и подлинный бунтарский дух, и мятежную мысль, но они не внушали, за исключением "Клер Ленуар", подлинный ужас. Новелла "Клер Ленуар" появилась в 1867 году в "Ревю де летр и дез ар" и открыла серию рассказов под общим названием "Мрачные истории". Новелла была полна темных умозаключений, заимствованных у старика Гегеля, действовали в ней странные существа - некий доктор Трибуля Бономе, и надутый, и ребячливый, и некая Клер Ленуар, смешная и зловещая, в синих очках-блюдцах, которые скрывали почти незрячие глаза. В новелле шла речь о рядовой супружеской измене, но кончалось все невыразимо ужасно, когда Бономе, раздвинув веки умершей Клер и запустив ей в глазницу чудовищный зонд, стал свидетелем четко запечатлевшейся картины: муж, словно какой-нибудь канак, распевает песнь войны, потрясая отрезанной головой любовника. Рассказ вроде бы основывался на вполне справедливом утверждении, что в зрачке некоторых мертвых животных, к примеру быков, подобно негативу, до поры до времени сохраняется образ того, что они узрели в момент смерти. На самом деле новелла явно брала начало от рассказов Эдгара По с их клинической тщательностью описаний и атмосферой кошмара. То же самое относилось и к рассказу Вилье "Провозвестник", включенному затем в "Жестокие рассказы", книгу, несомненно, талантливую. В нее же входил и рассказ "Вера", который дез Эссент считал настоящим маленьким шедевром. Галлюцинация, описанная в нем, обладала невыразимой мягкостью. Это был уже не сумрачный мираж американца, а теплое, переливчатое, почти небесное видение. Жанр оставался неизменным, но персонажи являли собой противоположность Лигейям и Беатрисам, этим ужасным и бесплотным призракам, неумолимым кошмарам опиума! В рассказе изучались различные состояния воли, но описывался не упадок ее, не паралич под воздействием страха. В центре всего, напротив, был порыв воли, произраставшей из силы характера и его навязчивой идеи. Воля торжествовала: она создавала вокруг себя атмосферу и навязывала свое присутствие. Еще одна книга Лиль-Адана, "Изида", занимала дез Эссента совсем по другой причине. Правда, и здесь, как и в "Клер Ленуар", было полно философской дребедени, наблюдений тяжеловесных и мутных, перепевов старых мелодрам с подземельями, кинжалами, веревочными лестницами и прочими романтичесжи-ми штучками. Все это старье имелось и в "Элен", и в "Моргане", его забытых вещах, которые напечатал некто Франциск Гийон, никому неведомый издатель из городка Сен-Бриек. Так или иначе, но лиль-адановская маркиза Туллия Фабриана усвоила и халдейскую ученость героинь Эдгара По, и искусство дипломатии стендалевской Сансеверины-Таксис, сочетала загадочность Брадаманты с чертами античной Цирцеи. Такое сочетание несочетаемого искрилось и производило впечатление; в воображении автора философия и литература сталкивались но в согласие так и не приходили, когда он писал пролегомены к сочинению, которое, как минимум, было рассчитано томов на семь. Вместе с тем темперамент Вилье де Лиль-Адана со всей очевидностью обладал и другим характерным свойством: был саркастичен, до злобы насмешлив. И речь шла уже не о двусмысленности мистификаций По, но о смехе. И смехе притом весьма мрачном, как у Свифта. В таких вещах, как "Девицы Бьенфилатр", "Реклама на небесах", "Машина славы", "Лучший в мире обед!", дух зубоскальства был на редкость силен и изобретателен. Вся мерзость современных утилитарных идей, все меркантильное убожество эпохи прославлялось с иронией, от которой дез Эссент буквально сходил с ума. Не было во всей Франции надувательства столь же яркого и сногсшибательного. Пожалуй, одна только новелла Шарля Кро "Наука любви", напечатанная некогда в "Ревю дю монд нуво", еще могла удивить своим деланным безумием, чопорностью юмора, прохладно-шутливыми замечаниями, но особого удовольствия дез Эссент от нее не получал. Сработан рассказ был из рук вон плохо. Рельефный, яркий, часто самобытный стиль Лиль-Адана исчез. Возникло нечто вроде винегрета, неизвестно по какому_литературному рецепту приготовленного. - Господи, как мало на свете книг, которые можно перечитывать, - вздохнул дез Эссент и взглянул на слугу. Старик спустился с лесенки и отошел в сторону, чтобы дез Эссент окинул взглядом все полки. Дез Эссент с одобрением киваул. На столе, оставались лишь две книжки. Знаком отослав слугу, он стал перелистывать первую из них - подшивку в переплете ослиной кожи, вначале прошедшей через лощильный пресс, а затем покрытой серебристыми акварельными пятнышками и украшенной форзацами из камчатного шелка; узоры, правда, чуть выцвели, зато сохраняли в себе ту самую прелесть старых вещей, которую воспел своими чудесными стихами Малларме. Переплет заключал девять страниц, извлеченных. из уникальных раритетов - напечатанных на пергаментной бумаге первых двух сборников "Парнаса", где были опубликованы "Стихотворения Малларме". Это заглавие вывела рука изумительного изящества. Ему соответствовал цветной унциальный шрифт, удлиненный, как в древних рукописях, золотыми точечками. Из одиннадцати стихотворений некоторые, наподобие "Окон", "Эпилога", "Лазури", не могли не привлекать внимание, тогда как отрывок из "Иродиады" порою казался просто колдовским. Сколь часто вечерами, в неясном свете лампы и тиши комнаты эта новая Иродиада возникала рядом, а та, прежняя, с картины Моро, отступала в полутьму и, растворяясь в ней, казалась теперь смутным изваянием, матовым пятном на камне, который утратил свой блеск! Сумрак окутывал все: делал невидимой кровь, гасил золотые блики, затемнял дальние углы храма, тусклой краской заливал второстепенных участников преступления. И только матовое пятно света оставалось нетронутым, оно отделяло танцовщицу от ее наряда и драгоценностей и еще сильнее выставляло напоказ ее прелести. Дез Эссент не мог оторвать от нее глаз и хранил в памяти ее незабываемые очертания. И она оживала и напоминала ему странные, мягкие стихи Малларме, ей посвященные: Поверхность твоего, о зеркало, овала Коростой ледяной уныние сковало. И снова я от грез страдаю, и во льду Воспоминание ищу и не найду. И я в тебе - как тень, как призрак. Но порою, О ужас! - в темноте нет-нет да и открою Своих развеянных мечтаний наготу! Дез Эссент любил эти стихи, как любил всю поэзию Малларме. В век всеобщего избирательного права и наживы тот избрал литературу местом своего отшельничества. Презрением он отгородился от окружающей его глупости и вдали от мира наслаждался игрой ума и, оттачивая мысль, и без того удивительно острую, придавал ей византийскую утонченность и тягучесть за счет почти незримо связанных с ходом рассуждения обобщений. И вся эта бесценная вязь мысли скреплялась языком клейким, непроницаемым, полным недомолвок, эллипсов, необычных метафор. Малларме сопоставлял вещи, казалось, несопоставимые. По какому-то признаку он разом давал одно-единственное определение запаху, цвету, форме, содержанию, качеству как предметов, так и живых существ, для описания которых, если дать его развернуто, потребовалось бы бесконечное множество слов. Овладев символом, он отказался от принципа сравнения, который был привычен для читателя. Малларме не стал привлекать внимание к конкретным свойствам лица или вещи, то есть отказался от цепочки прилагательных. Совсем наоборот - он сосредоточил читательское внимание на единственном слове, показывая "все", будто создавая образ единого и неделимого целого. Поэзия становилась компактной, сжатой, концентрированной. В своих первых вещах Малларме еще редко прибегает к этому приему, но уже вовсю пользуется им в стихотворении, посвященном Теофилю Готье, в также в "Послеполуденном сне фавна" - тонкой, радостно-чувственной эклоге, которая звучит загадочно и нежно и вдруг оглашается звериным и безумным криком фавна. Тогда я пробужусь для неги первобытной, Прям и один, облит волною света слитной, Лотос! и среди всех единый - простота. Этот перенос строки, усиленный звуком "о", создает некий упругий образ белизны, который интонационно усиливается словом "простота" и аллегорически сводит вместе токи страсти и переживания фавна-девственника, который обезумел при виде наяд и жаждет обладать одной из них. В этом удивительном стихотворении порывы страсти и ламентации сатира. рождали в каждой строке неожиданные, и доселе не встречавшиеся образы: на берегу водоема он предается созерцанию камышей, которые еще хранят форму тел нежившихся в них нимф. И сам дез Эссент испытывал какое-то обманчивое наслаждение, когда поглаживал молочно-белый, из японской кожи, переплет этой крошечной подшивки с двумя шелковыми, черной и цвета чайной розы, ленточками-завязками. Первая из них выбегала из-под обложки и спешила нагнать свою розовую подругу. Та походила на дух китайских шелков или мазок японской губной помады - любовную приманку на мраморе по-античному белой кожи обложки. Черная лента настигала розовую беглянку, сплеталась с ней, и на свет появляйся легкий черно-розовый бантик, неизъяснимо напоминавший о печали и разочаровании, которые приходят на смену угасшим восторгам и иссякшим порывам. Дез Эссент отложил в сторону подшивку с "Фавном" и стал перелистывать другую. Ее он собрал, так сказать, для души, и под сводами этой второй подшивки вырос небольшой храм стихотворений в прозе. Он был освящен во имя Бодлера и заложен на камне его поэзии. В антологию входили избранные отрывки из "Ночного Гаспара" Алоизия Бертрана, кудесника, перенесшего приемы Леонардо да Винчи в прозу и написавшего металлическими окисями яркие и переливчатые, как эмаль, картинки. За "Гаспаром" дез Эссент поместил "Vox populi" Вилье, а также вещицы со следами стилистических изысков на манер Леконт де Лиля и Флобера, затем добавил несколько фрагментов из "Нефритовой книги", которая нежно благоухала женьшенем, чаем и ночной родниковой водой, вобравшей в себя лунный блеск. Из забытых журналов дез Эссент тоже извлек кое-что и включил в свою коллекцию стихотворения "Демон аналогии", "Трубка", "Бедненький, бледный ребенок", "Прерванный спектакль", "Грядущий феномен" и, самое главное, "Осеннюю жалобу" и "Зимнюю дрожь", эти подлинные шедевры Малларме и лучшие из его стихотворений в прозе. Тождество языка, мысли и чувства было поразительным: мерная речь убаюкивала, как дивная мелодия или грустное заклинание, идея сообщалась силой внушения, а резкие нервные токи пронизывали вас до восторга, до боли. Стихотворение в прозе было любимым жанром дез Эссента. У гениального мастера оно, как считал дез Эссент, становится как бы романом, то есть наделено размахом большой книги, но лишено аналитических и описательных длиннот. Дез Эссент очень часто представлял себе роман в нескольких фразах - выжимку из сотен страниц с их изображением среды, характерами, картинами нравов и зарисовкой мельчайших фактов. Это будут слова, столь тщательно отобранные и емкие, что восполнят отсутствие всех прочих. Прилагательное станет таким прозрачным и точным, что намертво прирастет к существительному и откроет читателю необозримую перспективу; оно позволит неделями мечтать и гадать над его смыслом - и узким, и широким; и душу персонажей выявит целиком: очертит в настоящем, восстановит в прошлом, провидит в будущем. И все это благодаря одному-единственному определению. Роман в одну-две страницы сделает возможным сотворчество мастерски владеющего пером писателя и идеального читателя, духовно сблизит тех немногих существ высшего порядка, что рассеяны во вселенной, и доставит этим избранникам особое, им одним доступное наслаждение. Нет нужды говорить, стихотворение в прозе было для дез Эссента квинтэссенцией и сутью писательства, его эликсиром. Им овладел Бодлер, но он давал о себе знать и здесь, у Малларме, и это приводило дез Эссента в упоение. Когда он закрыл вторую подшивку, то понял, что новых книг в его библиотеке, судя по всему, больше не появится.

 Отправлено: 02.08.16 14:39. Заголовок: тэги: авторитетные ф..

тэги: авторитетные фигуры, поттериана

Прекрасная аналитика Лоры Бочаровой ( http://expellearmus.livejournal.com/518326.html )

Гарри Поттер и Великая Богиня - 2

Начало тут: http://expellearmus.livejournal.com/518135.html

Теневой Король: Волдеморт

Разумеется, в вопросе «божественного ребенка» Гарри нельзя обойти вниманием его сенексы: мудрых или злых старых королей, взрослых учителей - суррогатных Отцов.
Два самых очевидных сенекса - Волдеморт и Дамлбор.
Как говорилось прежде, Волдеморт - бесплодный злой сенекс, Тень Героя (Злодей, Враг), который способствует становлению его Эго, и в которого сам Герой может превратиться в финале.
Однако, связанный со змеями и с защитой Лили, Волдеморт является персонажем материнского мифа, он должен быть побежден, отсечен от психики молодого героя. Поэтому его убийство равнозначно окончательному окаменению Гарри Поттера, превращению последнего в шаблон, в человека без творческой энергии, без динамики, без вкуса к жизни, без цели, и даже без собственных корней. «Лишение связи со своей смертью» означает в том числе, что такой герой - если он выживает - не может даже умереть запоминающимся, индивидуальным способом, либо вообще не может умереть в сюжете, поскольку он с некоторой точки зрения и так мертв. А Основной Жизненный Сюжет - битва с проявлениями матери - уже кончился. Финал Гарри Поттера как Героя - недобрый бесплодный сенекс-старик, у которого нет мудрости, чтоб передать ее пришедшим следом, нет энергии и вкуса к новизне для воспитания молодых, Меркурий которого пересох и чье царство давно одряхлело.
Если верить спойлерам «8-го тома» - пересказу пьесы «Гарри Поттер и Проклятое дитя» - именно эту картину мы и наблюдаем в жизни Гарри, хотя ему нет даже сорока. Он работает офисным планктоном в Мин.Магии - то есть сделал очень приличную, типовую карьеру. Может быть, он там главный по Аврорам или начальник ДОМПа, но войны нет 19 лет, люди живут в стабильном мире (в том самом материнском природном цикле, который хорош тем, что естественен) - ради цивилизации, которой уже принесли все возможные жертвы. От героев остались почетные доски и могилы, помним, гордимся. И с очевидностью это мир привычной рутины. Гарри, конечно, не может быть флагом этого пространства - он не принес никакого обновления, и ему нечего защищать, жизнь полностью состоялась, ее не разломать и не переделать, не обновить, впереди только старение. И бодяга начинается сначала - с детей.
У детей, в общем, наблюдаются все те же дурацкие приключения и травмы на почве социальной непонятости (кто-то распределился не на тот факультет, что желал; его там осмеивают), а что делает Гарри? Да ничего. Его основная проблема - дисконнект с сыном. Он со слезами советуется с портретом Альбуса Дамблдора. Финал истории - сын Гарри осознал, что папа его любит, «потому что он тревожился».

Продолжение тут: Скрытый текст

Скрашенная резвым сюжетом и неожиданными нюансами, но в общем более чем тривиальная мораль семикнижия нашла тут полное завершение. Как взрослые изрекали банальности на вопросы детей, так они и продолжают это делать. Как никто не задавал Самых Важных вопросов - о природе вечности, например, или что хочет от нас Небо - так их никто и не задает. И происходит это потому, что в материнском мифе, в мире плодородной Материи, никогда не будет достаточно того Творческого Духа, природа которого отражается в Сыне Матери - ее ребенке. В том самом мальчике с широко открытыми глазами, который мечтает о полете. Такой природой Духа обладает только тот, кто сам Дух - сенекс, старый и мудрый Король. Попытка прийти к Отцу через Мать, как известно, обречена - и в алхимии, и в психологии. В алхимии погружение в Мать выглядит как полное растворение составляющих до взвеси или смеси, которую можно бесконечно греть и кипятить, пока не выпаришь. После выпаривания обнаружим осадок - как говорится, что выпало, то выпало. Без участия Меркурия состав никуда не двинется. (Если хочешь продолжать процесс - просто добавь «воды». Это отлично работает в написании литературы). В психологии погружение в Мать делает из Божественного Ребенка либо Сына (экстатически обслуживающего мир матери, здесь находятся почти все герои-любовники и алкаши), либо Героя (противостоящего матери и тем приносящего ей Славу, потому что из завоеваний и трофеев героизма и состоит культура). Финал этого пути - будучи описан в романе - один: нечего делать. Ничего не происходит. Все любовницы уже опробованы, суть жизни понята, дети рождены, долги социуму отданы, драконы убиты. Наскок тов. Авраама Болеслава Покоя в эссе «Слово о Беллетристике» на Христа для миддл-класса - спасителя Гарри Поттера, который не возненавидел порядок «князя мира сего», его обыденное греховное состояние, не сотворил «все с чистого листа», не принес обществу революцию духа, не обновил его, не зажег идеей, и даже умер как-то фальшиво - это на самом деле наскок на пространство материнского мифа, где наличный мир, действительно, лучший из возможных - потому что других мать не знает. Мало того - они для нее опасны, сомнительны, оторваны от земли и праксиса, неустойчивы, виртуальны, и являются фальшивыми маяками, на которые летят только очень глупые мухи. Таковы все «духовные» увлечения персонажей Роулинг начиная с Гриндевальда (Дары Смерти и новая социальная программа) и заканчивая Дамблдором (Том Риддл как духовное увлечение). - Что такое интертекстуальный дискурс, Семен?... - Жениться вам надо, барин. На этом с теневым сенексом и финалом Героического Пути надо остановиться. Но «Гарри Поттер» содержит и благую весть: в нем, персонаже Гарри Поттере, кроме двойной змеиной природы и есть и иная двойная природа: это природа героя/пуэра, собственно героического «вечного подростка». И у этого героя/пуэра Гарри есть собственные сенексы: воистину мудрый старец Дамблдор (если Гарри - герой/пуэр) и профессор Снейп (если бы Гарри понимался как чистый пуэр, «божественное дитя», «юный бог»). Множественные фигуры сенексов тут не удивительны. Мальчика в педагогическом романе про взросление всегда будут окружать несколько персон из поколения Взрослых, так или иначе разыгрывающих роль его отца. На роль Духовного Отца Гарри Поттера в веренице этих персон может претендовать даже Сириус Блэк (если Гарри Поттер - не Герой и не Пуэр, а Сын). Мы рассмотрим это чуть позже. Хотя вот незадача (о ней можно сказать прямо сейчас): смерти всех этих Духовных Отцов произошли в присутствии либо с прямой инспирации Гарри Поттера. И говорит это ни о чем ином, как о тотальном бесплодии любого сенекса в материнском мифе. Героический Король: Альбус Дамблдор С Волдемортом все понятно. Уничтожить его было миссией, к тому же антагонист был злораден, бесчеловечен, и убил Маму с Папой. Но именно Альбус Дамблдор заставлял Гарри травить себя на Острове во время раскрытия фальшивого хоркрукса (весьма показательная деталь! - все муки тоже были зря). Это даже не рассматривая самого генерального сюжета о хоркруксах, который является основной несущей конструкцией Квеста Героя: герой должен уничтожить их, избавляясь от Основной Змеи своей жизни, и именно в рамках этого Квеста погибает Альбус Дамблдор, в свою очередь решая тот же Квест. Это дает основание полагать Дамблдора ровно таким же Героем из предыдущего поколения. Одного Врага - Гриндевальда - он свалил. И не может остановиться в ситуации с врагом Новым (которого сам и породил, выступая Учителем Реддла). Победа над Гриндевальдом как победа над собственной Женственностью тут рассмотрена не будет, поскольку все ясно без комментариев. Мифологическая поддержка в качестве обладания Дарами Смерти как Пространством Собственной Матери (и ее контроля над жизнью и смертью) была бы хороша, но тут тоже все прозрачно. Однако Альбус Дамблдор кроме «героической» природы - которая сказывается в старости некоторой истощенностью, усталостью от проклятых вопросов, банальностью принятых в обществе истин, бездетностью и вечными умалчиваниями (никому не говорить правды), а также помимо прямой осанки высохшей мачты, столь благородной в седых стариках - помимо этого Альбус носитель пуэрной природы, вернее - природы puer-et-senex, совокупности молодого и старого Меркурия. Именно в этом качестве ему свойственны креативность, игривость, капризность, эксцентрика, разговорчивость, скорость ума и передвижений, способность исчезать на глазах у тюремщиков, неприемлемость любого заточения, полеты на фениксе, любопытство, риск, страсть к познанию и загадкам, любовь к детям. Альбус Дамблдор МОГ БЫ на этом основании действительно развить в Гарри его собственную уникальную индивидуальность, привести его к живительному источнику вечного обновления, найти вместе с ним его особую судьбу и особую дорогу, ни на что не похожую, не предсказанную, не запрограммированную, полную свежести. Он МОГ БЫ ответить на все незаданные, и уж тем более заданные вопросы Гарри, стать его Учителем с большой буквы. Стать его Старшим Другом. А не транслятором Долга (материнская модель). Вступить с Гарри в личные, индивидуальные отношения, когда старый Меркурий обновляется в молодом, а молодой находит свои основания в старом. Когда Долг перед Обществом и Родителями оказывается менее важен, чем долг перед Небом и собственной духовной родиной. Потому что puer-et-senex развивает в мальчике - пуэре - не Эго, а Дух. Кстати, победе над Врагами и битвам разного рода это не мешает. Просто у всей истории оказывается совершенно иная интонация. Герой сходится с Врагом не потому, что он должен и у него нет иного выбора - во имя счастья людей - а потому, что ему, например, это интересно. И люди при этом оказываются так же счастливы в случае победы, как если б герой шел на заклание из чувства вины перед ними. Но в материнском мифе (и в авторском женском мире) для этого нет ни духовных, ни сюжетных возможностей. Потому что генеральный сюжет книг о Гарри Поттере - это План, Программа, финал известен автору с самого начала, поэтому собственные архетипические возможности героев приносятся в жертву этому авторскому Плану. В чем нет ничего плохого или зазорного. Это путь эго, написавшего огромное произведение до конца - и ему есть, чем гордиться. И поэтому Альбус Дамблдор, героический старик с замашками юнца, не передает Гарри никакого духовного опыта, кроме опыта культуры, поэтому мы склонны полагать, что Гарри для него - свинья на убой (гениальное определение Снейпа), болванчик, призванный сыграть свою роль в сложном, почти маниакальном построении, а единственная духовная практика, которую Дамблдор применяет к Гарри - насильственная маскулирнизация. То есть героическая инициация - молодой король должен своими руками убивать старого (Альбуса), не ведясь на стоны, просьбы о пощаде и жалобы. Потому что ДО ЭТОГО Гарри ДАЛ СЛОВО (=потому что до этого Альбус ВЗЯЛ С НЕГО СЛОВО). Природа пуэра в Гарри оказывается невостребованной. Хотя именно для нее в сюжете существует особый сенекс - профессор Снейп. Но об этом ниже. Добрый Король: Сириус Блэк Сириус Блэк - гораздо менее значительная персона в романе, но весьма значительная в жизни Гарри - был избран самим Гарри, по его личному выбору. Все остальные сенексы, как видится, были предоставлены ему пакетом. Сириус Блэк, крестный и ближайший друг родного отца - самая близкая Гарри фигура, с которой он связан фактически узами крови (крестный как символический кровный родственник). Сириус Блэк - один из многих Бунтующих Сыновей материнского мифа, причем ему не нужны даже змеи, драконы и горгоны для проекции ни них своей Ужасной Матери. Его мать и так ужасна, нам достаточно ее орущего гневного портрета. Несмотря на свой героический ореол, страсть к битвам и авантюрам, непримиримость к врагам «нормальной жизни» - а скорее всего именно поэтому - в мифологическом смысле Сириус не Герой. Он Сын. Тот самый Сын Великой Матери, который обливает кровью ее алтарь, в инцестуозную связь с которой он вступает в глубине своей психики - экстатическим продолжением этой связи являются все женщины на его пути (но об этом мы можем, скорее, догадываться). Сын, вина которого перед матерью трансформируется в гнев (и это чувство обоюдно) - иначе принесение Сына в жертву не будет достоверным. Сын Матери не нуждается в отце - и в жизни Сириуса Блэка мы его, действительно, не видим. Ни реального, ни суррогатного. Мужской мир Сириуса - это мир «молодых богов», друзей, товарищей, это некое братство. Ни одна женщина Сириуса Блэка не появилась на страницах романа - и это значит, что ни одна из них для Блэка не индивидуальна и не важна, вереница их лиц размыта, все они - продолжение мира матери и суть ее отражения (более симпатичные и более молодые). Сын Матери не женат - по той причине, что именно Мать является его мифической супругой. Мир Великой Матери характерен диктатом повторяющихся природных циклов («теперь не мы, а вы - молодые!»); заботой (которую сам Сириус проявляет к Гарри), любовью к животным (как не вспомнить анимагию!); любовью к красоте; эмоциональностью; мистерией крови или родственных уз (Сириус - единственный Крестный на страницах романа); предпочтением мрака, слияния и темноты. Все важные события в жизни Сириуса происходят ночью: анимагические транформации в Полнолуния; визжащая Хижина со Снейпом; смерть Поттеров и первый арест, первая встреча с взрослым Гарри; собственная смерть). «На свету» мы видим Сириуса только раз - в чужих воспоминаниях, и это событие значимо для Снейпа - но не для Сириуса. Конечно, мы видим обыденную жизнь Сириуса при свете дня, но только после ареста - после его символической смерти-заточения. В новой смерти-заточении. «Эмоциональность, экстатичность, магический полет и приподнятость настроения - после чего неизбежно следует депрессивный спад - это один из способов, которым Богиня заставляет Сына забыть о его связи с Духовной природой. Стремления духа утоляются другим горючим - мощным топливом сексуального и властного начал, чьи источники находятся во владениях Великой Богини. Он становится факелом, стрелой, крылом, подобно Эросу, сыну Афродиты. В своей сексуальной жизни и в своей карьере он оказывается способен осуществить любое желание своих детских фантазий. Всё сбывается (Орден Феникса, победы, опасности, слава, героизм, прекрасные друзья). И где-то за кулисами Великая Богиня передаёт ему этот экстатический жезл». Нельзя не вспомнить, что Сириус Блэк один из наиболее сексуально заряженных персонажей эпопеи, и в сообществе ходили шутки о необходимости его смерти: «если бы Роулинг не убила Блэка - ее произведению пришлось бы поднять рейтинг». Это «самый красивый мужчина» по личному признанию Гарри Поттера, который восхищается Сириусом, его обликом, его манерой, его харизмой - и его пульсирующей, изменчивой магией. Вот где «животный магнетизм» достигает апогея! Потенциальная сила Сына всегда изменчива и зависит от эмоций, ввиду эмоциональности великой матери. Пламя вспыхивает и угасает «среди сырости и дыма» - декорацией чему является и Азкабан, надолго «погасивший» Сириуса, и кинематографический Отдел Тайн с реальными клубами черного дыма в серой коробке, где Блэка настигла смерть. Жизнь Сириуса Блэка, как и положено Сыну Богини, разделена между смертями и воскресениями: яркий период юношеской активности, долгая мертвая зима Азкабана. Яркое появление в романе после побега - долгая зима заточения на Гриммо-плейз. Яркое появление в Отделе тайн, битва бок о бок с Гарри - и вечная зима смерти. Интересно, что Сириус под действием заклинания женщины - Беллатрикс, урожденной Блэк, собственной сестры - падает в Арку между миром живых и мертвых, фактичекски падает в Великую Мать Тьму. Сириус - классический герой матриархального мифа, всю жизнь борющийся со своей матерью и ее миром, ее культурой, ее социумом и ее программой - умирает на ЕЕ территории. «У Сына Великой Матери отсутствует прямой контакт с духом - для этого ему требуется драма, трагедия, героизм. Жизнь становится представлением, разыгрываемым в отношениях с вечной женственностью, которая стоит позади своих сыновей: мучеников, мессий, верующих, героев, любовников. Играя эти роли, мы все оказываемся частью культа Великой Богини». Так за что все же на самом деле отдал жизнь Сириус Блэк? Как ни банально это прозвучит - за мир естественного порядка, заботу, ласку, Дом, за новые рассветы и мирные вечера - за мир Великой Матери. Он отдал жизнь за семейное счастье Поттеров: сначала за родителей, потом за их сына - единственное доказательство того, что счастье четы Поттеров действительно существовало. Итак, как было упомянуто выше, Сириус Блэк погибает на глазах Гарри и фактически по его вине. Причиной этой смерти является страх потери. Гарри так боялся потерять Сириуса, что инспирировал его появление в опасном месте. А что активировал Сириус Блэк в Гарри Поттере как его сенекс? Кроме программы Сына?.. Он развивал его Душу. Со всеми ее чувствами, обертонами, неизвестными ощущениями восторга, смущения, жадного интереса, экстаза, с ее мечтами, жаждой уподобления и одобрения, страхами, паникой, чувством защищенности и родства, с приступами тоски, опустошенности, гнева, с ее привязанностью, любовью и сожалением, с ее Виной. ...И первое увлечение девушкой происходит с Гарри на фоне Сириуса Блэка. Как уже говорилось, все сенексы Гарри Поттера включая профессора Снейпа умирают на его глазах. Как ничто иное это говорит об их «бесплодии» в жизни героя. Не в том смысле, что они не передали Герою свой человеческий либо мифологический опыт, а в том смысле, что они никак не повлияли на его аутентичную индивидуацию и становление (хотя Снейп, как приводится ниже, мог бы, и частично так и сделал. Однако единственная транформация, которую он действительно произвел - изменил отношение Поттера к Слизерину как к источнику Зла). Каждый из них был очередным голосом «материнского комплекса», все глубже и глубже закапывающим Гарри в изначальный героический материнский миф.

 Отправлено: 02.08.16 15:48. Заголовок: тэги: авторитетные ф..

тэги: авторитетные фигуры, поттериана

Надо обязательно сохранить. Всё то же - от Лоры

Турнир Трех Волшебников ( http://expellearmus.livejournal.com/518135.html )

Мы знаем, что первым же испытанием для участников явилась Победа над Драконом. Как справедливо замечено в постоянно цитируемой статье, дракон связан с Луной и в свою очередь является одним из образов Великой Матери - ее чудовищным, агрессивным и хаотическим ликом - с которым герою необходимо сражаться в своих попытках освобождения.
Интересно, кстати, что один из «сыновей» (в противоположность «герою») самой чадолюбивой и многодетной семьи в романе Роулинг - Чарли Уизли - драконолог. Он работает с драконами, и велик соблазн сказать, что таким образом он почитает собственную Мать.
Знаменитая фраза Толкиена в «Эссе о волшебных сказках» гласит: «Драконов нужно убивать только потому, что они драконы». В этой парадигме убийства чудовища зло (чудовище) изымается из нашей психики и помещается в некое постороннее объективное поле. Там ему должен быть нанесен удар или урон во имя торжества разума и порядка. «Разделяющий меч Логоса в руках героического эго выполняет свою задачу - очищает материнский тёмный мир. Быть сознательным как означало, так и означает лишь одно - убивать».
Все драконы, явленные на Турнире - самки. Это очень важное замечание, так как обычно пол дракона не имеет никакого значения. Но каково же турнирное задание?.. Драконицу не нужно убивать (предполагается, что школьник сделать это не сумеет) - ее нужно... обворовать.
Прошу прощения за ассоциации - из материнского дракона надо извлечь яйцо, символ плодородия и репродуктивных возможностей. Очевидно, все понимают, чье оно на самом деле.
Итак - Гарри Поттер справляется с заданием, хотя из-за проблем с воображением он долгое время не может выработать хоть какой-то план или тактику, предпочитая хоронить себя, ни о чем таком не думать и надеяться на фантазию друзей. Что не мешает ему заявлять: «проще убить дракона, чем пригласить девушку на бал». Это верное и уместное замечание, так как оба явления по сути говорят об одном: о роли Женственности в психике героя.
Возможно, было бы верным и противоположное замечание: проще убить девушку, чем пригласить дракона на танец.
Однако Гарри справляется с помощью метлы (спортивный навык в помощь), изымает золотое яйцо, и дальше снова наступает идейный паралич.
Очевидно, что в яйце скрыт клад, важная информация или намек на следующий квест. Но Гарри не может его вскрыть. И да! - ему помогает старший товарищ.
Снова прошу прощения, хотя нет ничего крамольного в том, что именно юноша постарше сообщает Гарри, как это все работает. Яйцо вскрывается под водой - в женской стихии.
Эпизод с ванной старост и голым героем в ней нужно просто пропустить. Важная информация получена: в следующем туре турнирные волшебники должны будут спасти или достать нечто Очень Ценное для них из воды. Женская стихия содержит в себе фрагмент самоидентификации, который следует высвободить оттуда.
Как мы знаем, под водой оказываются дорогие люди - друзья, родственники или предметы увлечения.
Наверно, можно было в случае Гарри скрыть под воду любую из девушек: Джинни или Гермиону. Спасителю, по-хорошему, все равно, поскольку главное освободить живую душу. Но нет: герой уже нанес и продолжает наносить по своей фаллической природе удары, он не идет алхмическим путем самоидентификации через Аниму или сенекса (мудреца) - он идет Героическим путем, и ему не хватает маскулинности. Того самого «животного магнетизма», о котором и идет речь перед рождественским балом - потому что под водой оказывается Рон.
Более примитивный, судьбой не отмеченный и роком не избранный друг, который к тому же не является Героем. Рон - типичный Сын. Разумеется, с точки зрения фабулы подросткового романа Друг - это очень ценно, к тому же это и благородно, и... безопасно. Друг точно не подумает херни. Друг подыграет. Но с точки зрения мифа Рон - тот самый базовый природный инстинкт, которого Гарри мифологически лишился. Рон - дополнение Гарри до состояния целостности.

 Отправлено: 02.08.16 20:42. Заголовок: тэги: искусство вечн..

тэги: искусство вечно

Почему-то всегда до безумия веселила эта история из "A rebous"

Несколько лет тому назад встретил он на улице Риволи сорванца лет шестнадцати, с виду бледного, но себе на уме и, как девушка, хорошенького. Он с трудом сосал папиросу, бумага которой прорывалась от крупного табака. Паренек чертыхался и тер о штанину спичку, одну, другую, но они не зажигались. Он перепробовал весь коробок. Заметив, что дез Эссент на него смотрит, он поднес руку к козырьку фуражки и вежливо попросил прикурить. Дез Эссент угостил мальчишку роскошной ароматизированной папиросой и, заговорив с ним, попросил рассказать о себе.
История мальчика была проста. Звали его Огюст Ланглуа, работал он в картонной мастерской, мать умерла, отец нещадно его бил.
Дез Эссент задумчиво слушал.
- Пойдем выпьем что-нибудь, - предложил он. Он отвел мальчика в кафе и заказал ему крепкий пунш. Тот пил молча.
- Слушай,- сказал вдруг дез Эссент,- хочешь повеселиться вечером? Плачу я. - И привел паренька на улицу Монье, в дом особы, именовавшей себя мадам Лора. На четвертом этаже в комнатах с красными обоями, круглыми зеркалами и канапе она содержала целый цветник прелестниц.
Теребя в руках фуражку, Огюст ошеломленно смотрел на женщин, как по команде раскрывших крашеные рты:
- Ах ты, деточка! Ах, милашка!
- Да ты ж, мой сладкий, еще годами не вышел, - добавила толстая брюнетка с глазами навыкате и горбатым носом, игравшая у мадам Лоры роль Прекрасной Иудейки.

Продолжение тут: Скрытый текст

Дез Эссент был как дома. Он перешептывался с хозяйкой. - Да ты не бойся, глупый, - сказал он Огюсту. - Выбирай, я угощаю. - Дез Эссент легонько подтолкнул его, и мальчик уселся на диван между двух женщин. Красавицы по знаку хозяйки слегка прижались к нему, набросили ему на колени пеньюары, прижали чуть не к носу горячие и пряные напудренные плечи, и он застыл, покраснев, сжав губы, опустив глаза и посматривая на красавиц робко, искоса, однако невольно бросая взгляды на их прелести. Прекрасная Иудейка, Ванда, обняв его, шептала, что надо слушаться папу и маму, а сама медленно его поглаживала, а он сидел,'побледнев и бессильно запрокинув голову. - Ты, стало быть, не для себя сегодня пришел, - сказала дез Эссенту мадам Лора. - Да где ты этого младенца подцепил? - спросила она, когда Огюст вышел следом за Прекрасной Иудейкой. - На улице, дорогуша. - А ведь ты вроде не пьян, - пробормотала хозяйка. И, подумав, добавила с материнской улыбкой: - Все ясно. Тебе, шельма, молоденький молодит кое-что! Дез Эссент пожал плечами. - Ничего тебе не ясно. Дело совсем не в этом, - ответил он. - Просто я хочу создать убийцу. Послушай-ка, что я об этом думаю. Мальчик невинен и достиг поры, когда начинает бродить кровь. Он может ухаживать за соседскими девушками, жить честно, развлекаться, короче, иметь свое убогое бедняцкое счастье. Так нет же, я привел его сюда и познакомил с роскошью, о которой он не подозревал и которую уже не забудет. И я стану дарить ее ему раз в две недели, приучу к наслаждениям, для его кошелька недоступным. И водить его сюда буду месяца три, чтобы приохотить, но, впрочем, не часто, чтобы и охоту не отбить. Итак, он ко всему привыкнет и уже не сможет без этого обойтись. Но тут подойдет к концу плата, которую я наперед сейчас внесу тебе на сие доброе дело. Тогда он займется воровством, чтобы вернуться сюда, и на все пойдет, чтобы только снова завалиться в шелка на диван! Начнет воровать, дальше - больше, а там, надеюсь, и убьет, если жертва вздумает защищать свое добро. И цель моя, выходит, достигнута. То есть я, по мере сил и средств, создал мерзавца и вора, врага общества, которое и само мерзко, само грабит нас. Красотки, вытаращив глаза, смотрели на него. - А вот и ты! - сказал он, когда Огюст Ланглуа, смущенный и красный, прячась за спину Прекрасной Иудейки, вошел в гостиную. - Ну, ладно, малыш, поздно уже, скажи дамам "до свидания". - И когда они спускались по лестнице, дез Эссент объявил ему, что тот сможет бесплатно приходить к мадам Лоре раз в две недели. На улице он простился с ним. Юноша в ошеломлении смотрел на него. - Мы уже больше не увидимся, - сказал дез Эссент. - Беги к своему драчливому отцу и запомни почти библейскую премудрость: поступай с другими так, как ты не хочешь, чтобы поступали с тобой. Будешь ей следовать, пойдешь далеко. Ну, прощай. И не будь неблагодарным - дай о себе знать в газетах через судебную хронику. - Ах ты, предатель маленький! - шептал теперь дез Эссент, вороша угли в камине. - Так и не встретил я твоего имени в разделе "Происшествия"! Правда, в своих расчетах я мог всего и не предусмотреть. Какие только не встречаются неожиданности: мамаша Лора была способна денежки прикарманить, а малого выставить; или одна из красоток влюбилась в него и стала принимать бесплатно; а может, Прекрасная Иудейка, дама более чем томная, отвратила нетерпеливого новичка слишком медленным приливом своей испепеляющей страсти. Впрочем, мальчик мог попасться, когда я уже был в Фонтенее. Газет мне здесь не доставляют, я об этом могу и не узнать. Дез Эссент встал и прошелся по комнате. - И все-таки жаль, если из этого ничего не вышло,- вздохнул он, - ведь мне удалось в точности поймать смысл и суть социального воспитания. Общество превращает своих членов в Огюстов Ланглуа тем, что не только не сострадает несчастным не воспитывает в них смирение, но, напротив, делает все, чтобы обездоленные лишний раз убедились, что судьба других сложилась лучше, незаслуженно лучше, что чем дороже радости, тем они более желанны и сладки. Следовательно, рассуждал дез Эссент, все горе - от ума. Чем больше бедняги знают, тем больше мучатся. Развивать их ум и утончать нервы - значит растить в них и без того живучие страдания и социальную ненависть. Лампы стали коптить. Он подправил фитиль и посмотрел на часы: три утра. Снова закурив, открыл книгу, которую, замечтавшись, отложил в сторону. Это была старая латинская поэма "De laude castitatis", сочиненная Авитусом, архиепископом города Вены в эпоху правления Гондебальда.

 Отправлено: 03.08.16 00:13. Заголовок: тэги: юмор, искусств..

тэги: юмор, искусство вечно

Рита порой позёвывает от скуки: "Эх, совершить бы в этой жизни что-то большое! Магией бы заняться, порчу бы на кого-нибудь навести, провести сатанинский ритуал, или в астрал выйти, или куклу вуду сделать, или чего похуже... Эх, стала бы Рита ведьмой, как в "Гарри Поттере" - ух бы зажила! Берегитесь, как говорится, враги Наследника!". Вот такие вот наполеоновские планы.
На самом деле, конечно, всё это чепуха. Однако порой бывает весело мечтательно ткнуть на карту "Исцеляющего Оракула" и получить какой-нибудь совет на целый день: http://inpot.ru/?p=16726

Шарль Бодлер

Полночные терзания

Как иронический вопрос -
Полночный бой часов на башне:
Минувший день, уже вчерашний,
Чем был для нас, что нам принес?
- День гнусный: пятница! К тому же
Еще тринадцатое! Что ж,
Ты, может быть, умен, хорош,
А жил как еретик, иль хуже.

Ты оскорбить сумел Христа,
Хоть наш господь, он - бог бесспорный! -
Живого Креза шут придворный, -
Среди придворного скота
Что говорил ты, что представил,
Смеша царя нечистых сил?
Ты все, что любишь, поносил
И отвратительное славил.

Палач и раб, служил ты злу,
Ты беззащитность жалил злобой.
Зато воздал ты быколобой
Всемирной глупости хвалу.
В припадке самоуниженья
Лобзал тупую Косность ты,
Пел ядовитые цветы,
И блеск опасный разложенья.

И, чтоб забыть весь этот бред,
Ты, жрец надменный, ты, чья лира
В могильных, темных ликах мира
Нашла Поэзии предмет,
Пьянящий, полный обаянья -
Чем ты спасался? Пил да ел?
- Гаси же свет, покуда цел,
И прячься в ночь от воздаянья!

 Отправлено: 03.08.16 00:32. Заголовок: тэги: сказки о любви..

тэги: сказки о любви, авторитетные фигуры

Лора Бочарова вернулась из Индии. Лора forever!! Как же всё-таки прекрасно, что есть на этой греховной земле такие светлые личности, чья деятельность - отражение нашей эпохи...

Расстались мы, но твой портрет
Я на груди моей храню:
Как бледный призрак лучших лет,
Он душу радует мою.

И, новым преданный страстям,
Я разлюбить его не мог:
Так храм оставленный - все храм,
Кумир поверженный - все бог!

 Отправлено: 03.08.16 19:28. Заголовок: тэги: ономаология И..

тэги: ономатология

Интересно из "Людмилы". А ведь правда, Рита пару раз угадывала имя носительниц просто потому, что очень уж правильно описано.

<...> Да что тут особенно отцеживать: Людмила - грубиянка и такова не по какой-либо случайности. У нее - сильные порывы, но грубоватые, грубые, - в басовом ключе несколько осипшие. Сбивает с ног всех встречных на пути ее порыва. Но порыв с расчетом - не ей; она грубиянит самому расчету, она ищет бурных столкновений с жизнью и в них не щадит себя. Но это - и не темперамент, не огонь в крови и в душе, который расплавленным потоком стекает в определенную ему вожделенную сторону. Людмила не хочет чего-либо определенного, не добивается этого и вообще сама не знает, чего она хочет, т. е. в смысле содержания: ей нужно не определенное содержание, то или это, а форма бурных столкновений, грубых проявлений. "Ищет бури, как будто в бурях есть покой". Ей тягостна тихая речь, а нужны выкрики. Тепло, уют, довольство ею не только не ищутся, но напротив, отвергаются с негодованием, отбрасываются, отшвыриваются, как нечто презренное и гадкое. Ее облик, в собственном ее воображении, влекущий ее образ себя самое, это - потрясение, потрясение знаменем, флагом, может быть крестом, вообще потрясение чем-либо, довольно безразлично, чем именно. Бушует буря, громыхают марш барабаны и грубые медные трубы, свищут пули, кругом - напряжение страдания и ужаса. А она потрясает чем-то, куда-то ведет, какие-то толпы спасает и к чему-то выводит. Такою она представляет себя в своем расцвете, на вершине своих достижений. Но для нее остается неясным и более или менее безразличным, кого ведет она, куда выводит: важен самый подъем, Бетховенский дух беспредметного восстания, натиск стихий, сметающий все тихое и уютное, хотя ей порою не предлежит какая-либо цель, внутренне оправдывающая эти порывы. Это - полная противоположность эпосу, это - ревущее море звука Бетховенского Эгмонта, захватывающее и подымающее, если безумно отдаться ему, и - пустое кипение в котле с водою, если вспомнить, что слабою мотивировкою всего этого шума служат политические страсти, весьма сомнительные в своей правоте, и вдобавок давно-давно отшумевшие и ушедшие в область эпоса, хотя и довольно мелкого.

Вот так именно Людмиле хотелось бы плыть на плоте из бочек и бревен по громоздящимся валам океана, при блеске молний и в роли капитана умирающих от холода и голода несчастных, - непременно несчастных путешественников. Но этот образ, как и другие подобные, для Людмилы - не театральный эффект, не тщеславие и желание удивлять и удивить собою, а подлинное потрясение. "Это - я", - жаждет сказать Людмила, но хочет при этом подлинного потрясения, подлинного подъема, подлинного подвига и эффектом, одним только эффектом, ролью эффектною, никак не удовольствуется.

Людмила хочет эффекта, но не аффектации. Это - честная натура, преувеличенная в своей честности, подчеркнутая в ней, грубая в честности. И внутренне, и внешне честная, "такая честная, такая правдивая, что всякому дам в морду, в честности и правдивости не спущу ни миллиметра". Все представляются ей дряблыми, вялыми, фальшивыми. Она признает только героев и склонна в том или другом, время от времени, усматривать идеальный облик героя. Но, как только обнаружится малейшая слабость, мягкость, непрямолинейность признанного героя, как он мгновенно сшибается с пьедестала пинком и обливается презрением - он, обманщик, дряблый и трусливый, негодяй, не лучше всего прочего презренного стада человечишек, подлых и корыстных.

Людмила - героическая натура, может быть не столько даже героическая, сколько желающая быть таковою. Она понимает героизм очень элементарно, как и благородство, которое отрицает почти за всем светом и которое в превосходной степени утверждает за собою. Ей даже в голову не придет сомнение, в самом ли деле ее благородство так бесспорно и дает ей право презирать всех окружающих. Когда Бетховен стал на дорожке, чтобы заставить Герцога Веймарского, Гете и свиту обходить его по газону, то вероятно Бетховена осенила та самая, счастливая мысль о своей независимости и своем благородстве, не в пример прислуживающемуся Гете, которая обычно вдохновляет Людмилу.

Ей ненавистно довольство, но там, где несчастие и горе, она - на своем месте; там она забывает о жестком осуждении людей и готова на всякую жертву, порывистую и без оглядки. Она делается тут находчивой, предприимчивой, может повести за собой, влить энергию, овладеть положением и - в самом деле вывести. Сестра милосердия, фельдшерица, маркитантка, революционная деятельница - она тут на своем месте. Не отличаясь вообще глубоким умом, чуждая созерцания, она оказывается тут нередко, своим порывом, не знающим оглядки, своею грубостью, не задерживающейся подробностями и оттенками, умнее умных. Она рубит топором, хватается за топор согласно основному своему увлечению к действиям грубым, когда другие, более ее опытные, стали бы применять тонкие, ею презираемые инструменты; и в минуту опасности может оказаться более правой в своей грубости, нежели другие - в их тонкости и осмотрительности. Здесь она ведет, теперь милая людям, да, людям, а не человеку. Она, в героические моменты, мила толпе. Человеку же она не мила, да и не хочет быть милой, и потому грубиянит ему, человеку: слишком мелко, слишком мягко, слишком мало по ее оценке, быть милою отдельным человекам.

 Отправлено: 06.08.16 19:18. Заголовок: тэги: сказки о дружб..

тэги: сказки о дружбе, графомания

Пейринг Оливер/Седрик Рита выбирает, когда тоскливо и скучно, вот и теперь она на этом сыграла. Посвящается старому приятелю. Всё прилично, в память о старой дружбе.

Песенка Седрика Диггори

Законы мира неизменны,
Хоть этот мир давно постыл
Тебе, как мне: он равно тленный
Для нас, и полон суеты.

О чём молчишь? Чего желаешь?
Ты смутен, странен для себя ж,
Не знаешь, кем для мира станешь
И почитаешь сон за блажь.

Когда не слов, молчанье может
Яснее вечность разъяснить.
Кто ты? Что чувствуешь? Что гложет
Тебя, и чем захочешь быть

Ты завтра? Знать печально участь
Свою, какой бы ни была.
Ты мог, быть может, быть и лучше,
Но такова твоя судьба –

Быть тем, кто есть. Судить не вправе
Нас и Всевышний. Мы судьбу
Свою не выбираем сами -
Скажи о ней, и я пойму.

Как ты предчувствуешь печали
И чем живёшь, о чём молчишь
В закатный час иль утром ранним,
Когда стоит над миром тишь?

Всё знать дано лишь вечным паркам,
Но те скучают: им плести
Всю вечность надоело – прялка
Скрипит от скуки. И свистит

Под нос Лахесис монотонно,
Чтоб ненадолго разогнать
Слепую скуку песнью. Стоном
Мне легче эту песнь назвать.

Её печаль вплетает в жребий
Сестра-богиня. Как порой
Жестоки наши судьбы, бремя
Отмерив дней для нас с тобой,

Бывают! Я его провидел
И встречу, и печальный час,
Когда я в первый раз увидел
Тебя, и понял всё про нас.

Неясно будущее. В бренных
Мирах так всё переплелось,
Как будто пением волшебным
Сплела Ткачиха наши врозь

Судеб бегущие дороги…
Иль как возможно то, что мы
Ещё идём как будто в ногу
В святое царство вечной тьмы?..

 Отправлено: 06.08.16 20:56. Заголовок: тэги: моя шокирующая..

тэги: моя шокирующая жизнь

Как-то в одном из интервью у Лоры Бочаровой спросили, пожелала ли бы она кому-нибудь прожить её жизнь. "Да. Отчего нет?" - ответила она, и Рите очень понравилась эта фраза: часто она отвечала на этот вопрос себе такими же словами. Вообще жизнь Риты странна - от одного неясного творческого импульса к другому, как будто что-то очень иррациональное выбрасывает в этот мир плоды её сомнительной графомании. В частности, она обожала представлять Лору за работой: Рите казалось, что лучше и интересней этого ничего и быть не может (вспомним из описания имени Лариса, в котором указано, что в этом имени "кроются огромные потенциальные возможности", и "если работа интересная, то Ларисы могут засидеться за ней до поздней ночи"). Да, действительно, работа мастера процессе подготовки к ролевой игре необычайно интересна, хотя и довольна сложна, этим-то Рита и вдохновлялась. Ещё она пыталась вдохновляться окружающими людьми, да не всегда это хорошо получалось, например, астрология препотешно и в то же время очень точно вещает про ритиного соседа, что ему непонятны эмоциональные подсознательные всплески Риты по отношению к нему, а саму Риту считают иррационально ленивой, ненадёжной и алогичной. Весело живём!.. Наверное, сказалось долгое увлечение философией Шопенгауэра с его слепой волей, непонятно откуда появляющейся и выталкивающей нас, бедных, существовать в этом худшем из миров.

 Отправлено: 06.08.16 21:17. Заголовок: тэги: астрология Ещ..

тэги: астрология

Ещё один замечательный источник вдохновения: http://astrodaily.ru/goroskop_sovmestimosti.php Очень интересно, попробуйте поставить этот эксперимент изучения совместимости в любви/дружбе/бизнесе. На худой конец хоть посмеётесь. "О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух, и опыт, сын ошибок трудных, и полинявший светлый гений, парадоксов друг". Рита, оказывается, "чрезмерно погружена в доскональное изучение неких дисциплин". Узнать бы, что это за некие дисциплины... Если учитывать то, что она проповедовала рассматриваемой личности насчёт ономатологии, то, по ходу, это она и есть. Да ещё, оказывается, Рита делает вид, что источает свет и добродетель... О, Мерлин мой!

Квадратура Юпитер - Венера - 93.3**

В этом случае взаимоотношения между людьми не считаются гармоничными, а посему они неискренне и гиперкритично относятся друг к другу. Они делают вид, что источают свет и добродетель, а также, избегая ссор и недоразумений, стараются на самом деле достигнуть личных меркантильных интересов. При этом они потворствуют друг другу во всевозможных вредных привычках и излишней расточительности. Могут быть культурно-эстетические и духовно-образовательные различия. Ваш партнёр может рассматривать Вас как чрезмерно погруженную в доскональное изучение неких дисциплин личность, а Вы, со своей стороны, рассматриваете его как поверхностную, гедонистичную и позволяющую себе всевозможные слабости персону. Данная комбинация не считается хорошей при серьезной деятельности и занятии бизнесом. Индивидуальности зачастую склонны игнорировать реальные условия, всячески полагаясь на волю случая, что, конечно же, никак не способствует эффективной серьезной деятельности.

 Отправлено: 07.08.16 11:19. Заголовок: тэги: охотники за сн..

тэги: охотники за сновидениями, ролевые игры, моя шокирующая жизнь

"Я попросилась обратно на землю; и ангелы рассердились и сбросили меня прямо в заросли вереска на Грозовом Перевале; и там я проснулась, рыдая от радости". Вот как-то так можно описать состояние Риты после пробуждения сегодня утром. Снилась ей Лора Бочарова, и этот факт сделал Риту счастливейшей из смертных – по крайней мере, во сне. А дело было в том, что Рита очень захотела организовать новые «Хогвартские сезоны», и в царстве Морфея обнаружилась туева хуча ролевиков, которые эту идею поддержали, всё это активно обсуждалась, а Лора даже дала совет, что, типа, заклинания можно заменить битвой хоров, типа кто больше народу соберёт и кто громче произнесёт заклинания, тот типа и выиграет. Вообще весело, Рита ещё научилась летать и приземлилась на ветку с двумя своими приятелями-ролевиками, и была рада-радёхонька. Вообще интересно, как на «Хогвартских сезонах» обращались с палочками и приводили в действие эту громоздкую систему заклинаний, над которой, как писалось, множество умных голов трудилось: http://hp-ekb.ru/game_cast.php В Орене игры по "Поттеру" провалились с треском, кажется, как раз-таки из-за этой неудобоваримости системы сражений на палочках.
Вот что удивительно: не в музыку Рита пошла после десятого класса, не в спорт, а в ролевые игры… Странная судьба моя, странная.

 Отправлено: 07.08.16 20:56. Заголовок: тэги: асторитеные фи..

тэги: авторитеные фигуры, графомания

Лоре Бочаровой и всем, кто Риту вдохновлял

Музам

Есть в музах наших прелесть без названья,
Печали жизни с ними вдруг светлей
Становятся, как судьбы их – признаньем
У наших горделивых королей.

Они любимы нами без упрёка,
Они милей чем дальше – тем сильней,
И нет над их очарованьем рока
Иных забвенью `отдавшего дней.

Их жребий – символ без определенья,
Их слово жжет, как Господа глагол,
Они не вызывают вожделенья,
Они слепят, воссевши на престол

Миров иных, светильни вдохновенья,
Они поют – им вторит вечный сонм,
Их дивный лик нам явлен откровеньем
О том, что есть, что будет, что прошло.

К чему слова, когда бессильны очи
Великолепье вынести богинь,
Мерцающих звездами, точно ночи,
Отдохновенья дарящие синь.

 Отправлено: 07.08.16 23:33. Заголовок: тэги: графомания, ки..

тэги: графомания, киберпанк, эстетические категории

Рита многое бы отдала за понимание того, каким образом некие произведения искусства, изображения, музыка и проч. вызывают в нас самые возвышенные и странные чувства. Эту картинку она заездила, по ходу, она как раз подобного сорта. Всё на ту же тему "Голодных игр".

Ночь перед битвой

Так нежна заката поступь…
Сядь со мною у окна.
Что сидеть вот так вот - просто,
Я не думал никогда.
Как же это всё же странно -
Смерти ждать и не робеть,
Я не думаю, что рано
Просто взять и умереть,
Раз уж выпал этот жребий.
Смерти нам не миновать.
Вот лежит на полке гребень –
Расчешись, ложись в кровать…
Так спокойно ночью этой
Свет мерцает в небесах
Точно радостным приветом
Звёзды рады встретить крах
Наших первых размышлений
О грядущем… Странно так
Знать, что эта ночь – как терний
Из забытой книги – мрак
Покрывает эти страсти
Искупленья на кресте.
Это было так напрасно,
Это было ль?.. В темноте
Слышу я твоё дыханье,
Вижу отблеск ясных глаз,
Свеч угасло трепетанье –
Так надежда стынет в нас.
Что ж, быть может, встретить жребий,
Что отмерила судьба,
Будет проще, если время
До последнего утра
Мы убьём, играя в нарды
Или будем пить вино,
Подыграем этим гадам,
Будем с ними заодно…
Всё равно… Присядь со мною,
И взгляни на небеса:
Окружённая стеною
Смерти, слушай голоса
Птиц последних – ночи рады
Все они, так будь же ты
Рада с ними: нет отрады
Лучше сумрачной поры.

 Отправлено: 08.08.16 19:46. Заголовок: тэги: искусство вечн..

тэги: искусство вечно, авторитетные фигуры

Интересно из статьи Косикова "Два пути французского постромантизма: символисты и Лотреамон": http://forlit.philol.msu.ru/Pages/Biblioteka_Kosikov_FrPostromanticism.htm

...Важнейшим источником произведения Дюкасса является английский “черный” (или “готический”) роман, превратившийся во Франции в “роман кошмаров и ужасов”, особенно любимый представителями так называемого “неистового” романтизма.

“Черный роман” – “Замок Отранто” (1765) Горацио Уолпола, “Удольфские тайны” (1794), “Итальянец” (1797) Анны Радклифф, “Монах” (1796) Мэтью Грегори Льюиса, “Мельмот-Скиталец” (1820) Чарлза Роберта Мэтьюрина и др. – представлял собой (с интересующей нас точки зрения) реакцию против сентименталистской идеализации действительности, сосредоточившись на изображении “жестокой правды”, понимаемой как зловещая изнанка жизни, обнажаемая благодаря вмешательству сатанинского начала. Готический роман “тайн и ужасов” дополнил эту “правду” сильным фантастико-приключенческим началом: мрачные замки, загадочные коридоры со множеством пугающих дверей, глухие подземелья, сумасшедшие дома, призраки, прогуливающиеся со светильником в одной руке и с окровавленным кинжалом в другой, монахи-святотатцы, мертвецы, сбежавшие из могил, физический и нравственный вампиризм, садистские истязания, пытки – таков инфернальный антураж “черного романа”, где обычно действует герой-лиходей, наделенный неистовыми страстями, несгибаемой волей и магической притягательностью.

Во Франции “готическая” литература произвела громадное впечатление: “Монах” был инсценирован в Париже уже в 1798 г., композиторы (Гуно, Берлиоз и др.) сочиняли музыку к либретто по романам Радклифф и Льюиса, художники (Калло, Девериа, Селестен Нантей и др.) наперебой писали картины на “готические” сюжеты, наслаждаясь изображением живописных руин, героев злодейского вида, монахов, неулыбчиво выглядывающих из-под капюшонов, мертвых голов, скелетов, явившихся навестить старых знакомых или заводящих “пляску смерти” где-нибудь на заброшенном кладбище, и т. п.

Продолжение тут: Скрытый текст

О литературе не приходится и говорить: “черный” налет коснулся всех жанров и едва ли не всех писателей. Сказка Шарля Нодье “Смарра” (1821) полна кошмарных видений, его повесть “Мадемуазель де Марсан” (1832) написана под влиянием Радклифф, а знаменитая новелла “Инее де лас Сьеррас” (1837) представляет собой вариацию на тему “кровавой монахини” из романа М. Г. Льюиса с развязкой в духе Радклифф. Из-под пера Бальзака, захваченного “черной” тематикой, вышли “Наследница Бирага” (1822), “Клотильда Лузиньянская” (1822), “Пират Apгoy” (1825) и др. “Колдун” (1822) написан под явным впечатлением от романа Мэтьюрина, а “Арденнский викарий” – от романа Льюиса. Когда Гюго писал [42-43] “Гана Исландца” (1823), перед его глазами, несомненно, стояли сцены из “Мельмота”, причем настолько живо, что один из рецензентов не преминул язвительно заметить: “Этого нагромождения ужасов более чем довольно, чтобы навсегда расшатать нервную систему”. Реминисценции из английских романистов – от Уолпола до Льюиса – нетрудно обнаружить в романе Альфреда де Виньи “Сен-Map” (1826) или в таких новеллах П. Мериме, как “Души чистилища” (1834), “Венера Илльская” (1844) и др. С конца 20-х гг. “черные” мотивы хлынули в массовую беллетристику, где нагнетание всевозможных “ужасов” превратилось чуть ли не в самоцель. Жюль Жанен, автор романа-“бестселлера” “Мертвый осел и гильотинированная женщина” (1829), объявляя всякую сентиментальность “смешной и скучной”, патетически восклицал: “Нет, нам надобна натура ужасная, мрачная... Итак, смелее! тоненькое бордоское вино для нас слишком слабо, выпьем лучше большой стакан водки... И та не очень крепка для нас... Мы можем глотать винный спирт: скоро дойдем просто до эфира... Но крайности да приведут нас к опиуму”. Жанен (впрочем, не без доли иронии) склонен рассматривать писательское ремесло как своего рода вивисекцию: “На Олимпе, мною устроенном, я нагромоздил преступления на злодеяния, гнусность физическую на подлость моральную; я ободрал натуру и, лишив ее белой упитанной оболочки, украшенной нежным румянцем и персиковым пухом, раскрыл все ее сосуды... Настоящая живая бойня! Представьте операцию: молодой здоровый человек лежит на широком черном камне, а два опытных палача сдирают с него кожу, парную и окровавленную, как с зайца, не отделяя от всего ни лоскуточка. Вот избранная мною натура”. Авторы французских “кошмарных” романов стали писать такую “натуру”, рядом с которой фантазии Льюиса и Мэтьюрина кажутся невинной игрой детского воображения: угрюмый колорит был доведен до кромешного мрака, убийства превратились в “кровавые ванны”, а казнь преступника, например, – в его “самогильотинирование”, совершаемое над трупом задушенного ребенка, причем отрезанной голове предоставлялась возможность прогуляться по аду, – как это происходит в анонимной повести “На следующий день после последнего дня приговоренного” (1829) (кстати, откровенном кивке в сторону “Последнего дня приговоренного к смерти” (1828) В. Гюго). Даже Бальзак вынужден был заметить: “Со всех сторон раздаются жалобы на кровавую окраску современных писаний. Свирепость, пытки, люди, брошенные в море, виселицы, каторжники, палачи, холодная и пылкая жестокость превратились в шутовство” 31. “Черная” волна не миновала и “роман для народа”: она проникла и в “социальный” роман (“Парижские тайны” (1842-1845), “Вечный жид” (1844-1845) Эжена Сю, и в [43-44] роман авантюрно-исторический (“Граф Монте-Кристо” (1845-1846) Дюма-отца), и в роман приключенческий с добродетельным душегубом в главной роли (“Подвиги Рокамболя” (1859), “Веревка повешенного” (1861), “Последнее слово Рокамболя” 1865), “Воскресший Рокамболь” (1866), “Правда Рокамболя” (1867) Пьера Понсона дю Террайля) и др. Мальдорор (чье имя можно перевести как “заревое зло” 32) вбирает в себя черты протагонистов подобных произведений, комбинирует и синтезирует их. Он создан по типу романтического героя-бунтаря или демонического богоборца, “живущего во зле” именно потому, что он “любит добро”, и даже “творящего добро” как бы наперекор собственному “желанию зла”. “Сверхчеловек”, Мальдорор обладает фантастической силой, отвагой и ловкостью, абсолютной разрушительной мощью, способностью приостанавливать действие законов природы, наделен даром перевоплощения (превращается в орла, спрута, свинью, чудовищного червя и т. п.), вездесущности (он может мгновенно преодолевать пространство и время, появляясь то на городских площадях, то в лесах или в пустынях) и всеведения (умеет проникать в мысли других персонажей и даже читателя) и использует все эти способности для разрушительной агрессии против “божьего мира”. В Мальдороре легко различить не только черты мэтьюриновского Мельмота, но и черты героев Байрона; он напоминает также Люцифера у Гюго (“Бог, конец Сатаны”, 1823), у Виньи (“Элоа”, 1824), лермонтовского Демона, падшего ангела Седара в “Падении ангела” (1838) Ламартина. “Жестокости” Мальдорора заставляют вспомнить о поэме А. де Мюссе “Ролла” (1833), об “ужасных средствах”, к которым “во имя добра” прибегает герой “Конрада Валленрода” (1828) А. Мицкевича, или о той сцене в “Парижских тайнах” Э. Сю, где Родольф подвергает пытке школьного учителя и из “справедливой мести” выкалывает ему глаза. Способность Мальдорора менять свое обличье – неотъемлемый атрибут таких персонажей “массовой литературы”, как Родольф, Рокамболь, Монте-Кристо, а позже Арсен Люпен у Мориса Леблана (“Арсен Люпен, джентльмен-грабитель”, 1914; “Арсен Люпен против Эрлока Шолмса”, 1908; и др.) или Фантомас из одноименного романа (1932) П. Сувестра и М. Аллена. Мальдорор неудержим в праведном восстании против злого Творца и его мерзостного творения. Бог в “Песнях Мальдорора” – тип “самодовольного кретина”, создавшего человека не только для того, чтобы наслаждаться его страданиями (“Я потому вас истязаю, что ваши муки – мне отрада” – II, 8 33), но и для того, чтобы он, растленный и жестокосердный, [44-45] сам себя истязал. Человек – “образ Божий” под стать своему создателю, и потому оба они заслуживают лишь поношения и праведной мести, которой и упивается Мальдорор. Увидев Творца-антропофага, герой испытал “боль и жалость, вызванные ощущением величайшей несправедливости”, а вслед затем “бешеную ярость” – “разве не достойно ее жестокое чудовище, чьи очерствевшие дети способны лишь изрыгать хулу да изощряться в злодеяниях?” “Пинать, дразнить, язвить тебя, о человек, хищная тварь, тебя и твоего Творца, за то, что породил такую скверну, – лишь в этом суть моей поэзии” (II, 8). Но к богоборчеству – этому “общему месту” романтической литературы – добавляется и другое: человек – не только озлобленное творение злобного Бога, он и его жертва, беззащитная и страдающая, достойная не только проклятий, но и сочувствия. Отсюда, с одной стороны, – образы безвинных страдальцев вроде одинокого ребенка, пытающегося догнать ночной омнибус (II, 4), находящие параллель в “Парижских тайнах” Э. Сю, в “Отверженных” Гюго (Козетта), у Диккенса, у Достоевского и др., а с другой – мотив неожиданного спасения и образ спасителя (моряки, спасающие Реджинальда, V, 7; мясник, избавляющий Мервина из мешка, VI, 8; старик-старьевщик, приходящий на помощь сироте, II, 4), также прочно укорененные в романтической литературе (ср. образ “содержателя карточной игры”, сострадательно дарящего свой плащ продрогшему бедняку в “Мертвом осле...” Ж. Жанена), не говоря уже о подвигах милосердия самого Мальдорора (IV, 3; и др.). Стремление причинить зло вытекает не из врожденной склонности героя к мучительству, а именно из его сострадательности: “ Я явился, чтобы защитить людей”. Мальдорор создан из того же праха, что и все прочие смертные, его кровь имеет тот же цвет, а слезы – тот же вкус, что и у них; поэтому едва ли не всякий раз, как Мальдорор совершает злодеяние, он испытывает муки совести (“О Фальмер... Как ласков его голос... Так он простил меня?..” – IV, 8), а причинив другому боль, тут же стремится искупить вину, причинив ее самому себе (II, 13). Если Мальдорор палач, то он же и жертва, поскольку его ненависть направлена не только на Творца и на созданных им людей, но и на самого себя. Отсюда – парадокс: чем больше герой сострадает человеку, тем нетерпимее становится к его порочности; проявляя безжалостность именно потому, что переполнен жалостью, он начинает крушить весь миропорядок, включая и тех, ради кого он поднял свой мятеж: бунтуя против зла, он лишь умножает его, обозначая тем самым нравственный тупик, в который, будучи доведена до логического конца, заходит важнейшая романтическая мифологема – мифологема богоборчества. Симптоматичны и другие литературные “общие места” (топосы), к которым столь охотно прибегает Лотреамон-Дюкасс, на всех уровнях – от тематического до стилистического – [45-46] всегда и везде он воспроизводит чужую топику. Таков знаменитый “гимн Океану” (I, 9), когда Лотреамон пишет: “Как часто задавался я вопросом: что легче измерить, бездну влажных недр океана или глубины человеческой души?”, то он, конечно, вспоминает бодлеровский сонет “Человек и море” (“Кто, море, знает ключ к твоим богатствам скрытым? // Твои, о человек, кто смерит глубины?” – пер. П. Якубовича), а когда называет океан “символом постоянства”, чем тот и отличается от человека (“утром он весел и приветлив, вечером – не в духе, ныне смеется, завтра плачет”), то можно не сомневаться, что перед ним лежит очерк Жюля Мишле “Море”, где сказано: “Стихия, именуемая жидкой, подвижной, своевольной, на самом деле никак не меняется. Она – воплощение устойчивости. Что постоянно меняется, так это человек”. Что же до искусных риторических периодов, начинающихся с обращения к Океану (“О древний Океан!..”) и заканчивающихся “приветствием” ему (“Приветствую тебя, о древний Океан!”), то он суть не что иное, как стилистический сколок с молитвенных заклинаний Франсуа де Вольнея в его “Руинах” (1791): “Приветствую вас, о сирые руины, святые могилы, безмолвные стены! К вам я взываю, к вам обращаюсь с мольбой”. Даже самые “фантастические” или “чудовищные” образы “Песней” имеют свои “прототипы” в романтической литературе. Так, соитие Мальдорора с самкой акулы (II, 13) – отнюдь не плод распаленного юношеского воображения, но, напротив, – прилежно и почти дословно переписанный пассаж из очерка Мишле. Шокирующие же строки: “Две недели надо отращивать когти. А затем – о сладкий миг! – схватить и вырвать из постели мальчика... и вонзить длинные когти в его нежную грудь” (I, 6) – не более чем перифраз бодлеровского “Благословения”: “Когда ж прискучат мне безбожные забавы, // Я положу, смеясь, к нему на эту грудь // Длань страшной гарпии: когтистый и кровавый // До сердца самого она проточит путь. // И сердце, полное последних трепетаний, // Как из гнезда – птенца, из груди вырву я // И брошу прочь, смеясь, чтоб после истязаний // С ним поиграть могла и кошечка моя” (пер. Эллиса). За сценой с виселицей, “на которой раскачивается человек, подвешенный, за волосы” (IV, 3), стоит другое бодлеровское стихотворение – “Поездка на Киферу”: “Повешенный был весь облеплен стаей птичьей, // Терзавшей с бешенством уже раздутый труп, // И каждый мерзкий клюв входил, жесток и груб, // Как долото в нутро кровавое добычи”; чувство братского сострадания, которое Мальдорор испытывает к несчастному, – также из Бодлера: “Мертвец-посмешище, товарищ по страданью!” (пер. И. Лихачева). Примеры можно было бы умножать буквально до бесконечности, потому что “Песни Мальдорора” сплошь состоят из топосов романтической литературы, образуя как бы мозаику [46-47] из ее образов и мотивов, ситуаций и сюжетных ходов, лирических и повествовательных регистров, строятся на пара- и перифразах, скрытых и открытых реминисценциях, аллюзиях, раскавыченных цитатах и т. п., так что временами можно подумать, будто Дюкасс написал “Песни Мальдорора”, чтобы еще до рождения В. Шкловского подтвердить его тезис: “Образы – “ничьи”, “божии”. Чем больше уясняете вы эпоху, тем больше убеждаетесь в том, что образы, которые вы считали созданными данным поэтом, употребляются им взятыми от других и почти неизмененными”. “Образы даны, и в поэзии гораздо больше воспоминаний образов, чем мышления ими” 34. Но обращением к романтической топике дело не исчерпывается. Она образует лишь поверхностный литературный слой, к которому непосредственно обращается Дюкасс и под которым прощупываются более глубокие культурные пласты. Так, Мальдорор – не просто утрированный образ романтического героя, но одно из многочисленных воплощений такого архетипического персонажа (от античных полубогов до Джеймса Бонда), который, обладая человеческой природой и обликом, тем не менее способен совершать “сверхчеловеческие” поступки. От фигуры старьевщика, спасающего одинокое дитя (II, 4), нити тянутся не только к “добрым старьевщикам” Э. Сю, Фредерика Сулье или Феликса Пиа, но и гораздо дальше – через св. Мартина, отдавшего половину своего плаща бедняку, – к евангельской притче о милосердном самарянине (Лк., 10, 30-35). Целый ряд других образов в “Песнях” также приводит к Библии. Мальдорор, скачущий на “знаменитом белом коне” (V, 6), – апокалиптический всадник смерти (Откр., 6, 2), полчища вшей (II, 9) – современный вариант “саранчи”, вышедшей из “кладезя бездны”, когда вострубил пятый ангел (Откр., 9, 1-3). Сцена пиршества жестокого Бога (II, 8), непосредственно напоминая, с одной стороны, аналогичную картину из бодлеровского “Отречения святого Петра” (Бог здесь – “упившийся тиран”, для которого “симфоний лучше нет, // Чем стон замученных и корчащихся в пытке, // А кровью, пролитой и льющейся в избытке, // Он все еще не сыт за столько тысяч лет” – пер. В. Левика), в то же время соотносима с “великой вечерей Божией”, на которую ангел созывает птиц, чтобы “пожрать трупы царей, трупы сильных, трупы тысяченачальников, трупы коней и сидящих на них, трупы всех свободных и рабов, и малых и великих” (Откр., 19, 17-18). Круг подобных реминисценций может сужаться или расширяться в зависимости от культурного кругозора самого интерпретатора, однако дело не в самих по себе конкретных аллюзиях, а в том именно факте, что “Песни Мальдорора” – это книга, пронизанная сугубо литературными “силовыми линиями”, [47-48] когда любой мотив, образ, ситуация на поверку оказываются готовым культурным топосом, способным до бесконечности отсылать к другим топосам, становясь и точкой их пересечения, и точкой их иррадиации, так что все они образуют замкнутое пространство, состоящее из множества взаимоотражающих литературных зеркал; это книга, к которой в полной мере могут быть отнесены слова поэта: “Не повторяй – душа твоя богата – // Того, что было сказано когда-то, // Но, может быть, поэзия сама – // Одна великолепная цитата” (А. Ахматова). Предаваясь упоенному “цитированию”, сам цитирующий стремится без остатка раствориться в воспроизводимых им топосах, ни под каким видом не желает появляться на сцене собственного произведения: в “Песнях Мальдорора” нет и намека на личность человека по имени Исидор Дюкасс: ни в одной строке нам не дано встретиться с его прямым взглядом, расслышать неискаженный голос, узнать его собственную точку зрения на жизнь. Вместо себя он выставляет – и заставляет говорить – вымышленную фигуру, некоего “графа”, именующего себя Лотреамоном 35, каковой “граф” более всего напоминает “летописца” или даже “писца” при Мальдороре, прилежно запечатлевающего его “деяния и подвиги”. Но в отличие от настоящих писцов Лотреамон изъясняется отнюдь не бесстрастным (“сухим”, “казенным” или “протокольным”) языком, но постоянно имитирует чью-либо стилевую манеру, беспорядочно перескакивая с одного дискурса (типа речи) на другой, так что в конце концов в “Песнях” возникает настоящая какофония множества разнородных литературных голосов: голос “черного” романа вплетается в голос мелодрамы, его перебивает звучание лирического дискурса, который исподтишка вытесняет дискурс эпический, сменяющийся громкой патетической декламацией, переходящей в регистр школьной риторики, которую в свою очередь неожиданно заглушают интонации естественнонаучного дискурса, а их – интонации дискурса философского или исторического и т. п. В конечном счете можно сказать, что подлинным предметом изображения в “Песнях” является не Мальдорор как таковой, но те “топосы” и “дискурсы”, при помощи которых о нем повествуется (с литературной точки зрения, Мальдорор – не более чем мотивировка, позволяющая автору вводить и “озвучивать” образы всевозможных литературных “языков”). Пытливое внимание Дюкасса сфокусировано вовсе не на “мире”, а [48-49] на чужом слове о нем, он создает не “образы действительности”, а образы различных “точек зрения” на нее, так что в конечном счете и возникает текст, всецело построенный не из материала “жизни”, но из материала других, предшествующих ему литературных текстов. В этом смысле “Песни Мальдорора” – идеальный пример произведения, в котором не только нет “единого языка и стиля”, но и сам автор выступает “без собственного прямого языка”, находясь не в одной из социально-языковых “плоскостей” текста, а в “организационном центре пересечения плоскостей”

 Отправлено: 08.08.16 22:06. Заголовок: тэги: графомания, ки..

тэги: графомания, киномания, сказки о дружбе

Интересные подробности о фильме "Читая мысли": Скрытый текст

Во время процесса над тамплиерами, правительством Франции им было выдвинуто обвинение в идолопоклонстве некой голове. Свидетели на этом процессе объясняли это следующим образом: - первый свидетель выступал 1 марта; это был итальянский нотариус Антонио Сиччи ди Верчелли, не являвшийся тамплиером, однако прослуживший ордену около 40 лет на его заморских территориях. В Сидоне он много раз слышал историю о том, что правитель этого города любил одну благородную даму из Армении, но никогда не вступал с нею в греховную связь, пока она была жива; однако, когда она умерла и лежала в гробнице, он ночью, сразу после похорон, пробрался на кладбище и тайно совокупился с нею. А потом до него вдруг донесся чей-то голос: «Вернись, когда (ей) придет время родить, потому что ты найдешь (здесь) голову — свое дитя». И вот, по прошествии должного срока этот самый рыцарь вернулся, и в гробнице, между ногами покойной обнаружил человеческую голову. И снова услыхал голос: «Храни эту голову, ибо она принесет тебе немало добра». Антонио Сиччи заявил также, что в то время тамплиер Маттео ле Сармаж, бывший приором Сидона, как раз стал кровным братом египетского султана. - второй свидетель, рыцарь-тамплиер из Лиможа по имени Гуго де Фор, поведал комиссии другой вариант этой истории. Сидон был куплен Тома Бераром, тогдашним великим магистром ордена, однако Фор никогда не слышал ни о каком тамплиере — правителе Сидона. Впрочем, будучи на Кипре после падения Акра, он слышал от Жана де Тани, рыцаря-мирянина, бывшего тогда бальи Лимасола, что некий благородный человек от всей души любил молодую даму из замка Мараклея в графстве Триполи и, поскольку не мог обладать ею при жизни, услыхав, что она умерла, отправился на кладбище, велел откопать ее тело и совокупился с нею. После этого он отрезал ее голову себе на память, и тогда некий голос громко провозгласил: он должен бережно хранить эту голову, ибо всякий, кто ее увидит, будет тут же уничтожен. Он закутал голову в покрывало и спрятал в ларец. Поскольку он ненавидел греков, то открывал эту голову, лишь приближаясь к греческим городам и крепостям, и «все они сразу же бывали повержены во прах». Через некоторое время он направился в Константинополь, дабы и его тоже разрушить, однако ключ от ларца, где находилась голова, у него тайком стащила его же старая нянька, которая всего лишь из любопытства хотела посмотреть, что же это там такое. Она открыла ларец, обнаружила голову, и в тот же миг на судно, где они находились, обрушился ужасный шторм и оно затонуло. Немногие спасшиеся матросы и рассказали эту историю. «И они говорили, что со времени этого кораблекрушения в тамошних местах исчезла вся рыба». Однако Гуго не слышал, чтобы та голова попала к тамплиерам, и ничего не знал о той истории, которую рассказал Антонио Сиччи.

Алекс - Найджелу

Привычно клясться в вечной дружбе
Тем, чья душа уже мертва.
Она у дьявола на службе
Давно лишилась волшебства.

Кого любить, кому мне верить?
Как Гамлет, я ищу ответ
На свой вопрос, но мне ответить
Уже никто не может, нет.

Твой воспалённый мозг рождает
Одно безумье за другим.
С рассветом этот бред растает,
И разум мой померкнет с ним.

Одно ли мы? Хоть ищешь смерти
Ты так настойчиво, что я
Могу тебя в одном уверить:
Она найдёт сама тебя.

Потомок славных тамплиеров,
Больной на голову чудак,
Ты так и не утратил веры
В блаженный первозданный мрак.

Таится он, тебя желая,
В глубинах разума, вокруг…
Ты, может быть, умрёшь, не зная,
Что я – твой самый лучший друг.